но все еще холодными обломками жившие в ее душе дни тоски и томления, слепоты и немоты ее сердца, что теперь слабо трепетало в груди, лениво вдыхая пламенные проявления любви человека. Нежная печаль охватывала Марфу при мысли о расставании с мужем, но в то же время светлая радость наполняла ее, когда она представляла себе, как уедет из этого города, как будет недосягаема для сухих звонков матери и несчастного вида сестры, как избежит встречи с Зиминым, который наверняка на неделе заедет к ним, и как будет совсем одна, но не одинока, как была она все эти долгие годы, но в уединении, потому как теперь в ней жила любовь человека, осознание этой любви и принятие ее.
Марфа улетела на Алтай утренним рейсом в понедельник. Катрич отвез ее в аэропорт, где они долго прощались, будто хотели вложить в последние минуты перед разлукой всю накопившуюся в них за прожитые дни и годы нежность, которой оба в разной степени были раньше лишены.
Они мало говорили – обоим казалось, что сказано было довольно, но сделано и выражено очень мало, и все, что было сделано и выражено, не то; что есть что-то, что очень хочется показать, донести до другого, но не находились ни слова, ни действия для этого проявления, и Катричи только крепко держались за руки, будто одно лишь это прикосновение могло донести до другого всю сущность испытываемых обоими чувств.
Потом Марфа ушла. Сидя в самолете и глядя в иллюминатор на взлетную полосу, здание аэропорта, его служащих, которые никуда не летели, а оставались здесь, в этом городе, она испытывала только скользящую отстраненность, будто уже сейчас, ступив на борт самолета и не касаясь больше атмосферы Москвы, она не была здесь, не принадлежала событиям, которые были связаны с этим городом, не знала людей, которые жили в нем, и никто не знал о ней, словно ее никогда и не было. Ее жизнь, пустая, безликая, ничем не примечательная, едва различимая среди сотен, тысяч других, представлялась только мифом, который совсем скоро развеется среди густой пелены облаков. Самолет наберет высоту, сокроется город за толстым слоем дыма, исчезнет сплетение улиц и беспорядочное движение машин, затеряется лабиринт дворов, сгладится вся рельефность привычного мира, и все превратится в округлую плоскость. И не будет тогда никаких разделений, и у мира, маленького, уязвимого шарика, лежащего на ладони Вселенной, будет только два лица: рыхлая почва земли, пестрым взыскательным глазом смотрящая снизу, и прозрачный, безграничный небосвод – убежище воззваний и воздаяний…
Пансионат «Яшма» располагался на берегу зеркально чистого, голубого озера, в котором отражалась купель зеленых склонов гор, со всех сторон окружавших его поросшими кедрово-пихтовыми лесами крутыми склонами и заснеженными, точно укрытыми опустившимися на них облаками, каменистыми, неприступными вершинами. Пансионат считался одним из самых комфортабельных и благоустроенных пансионатов Алтая. Уединенность его местоположения, виды, открывавшиеся из всех окон пятиэтажного деревянного особняка,
