к самой ее щеке, и сказал, с раскаянием, как говорят о том, о чем долго сожалели, молчали, но много размышляли:
– За то, что ты несчастлива со мной.
Эти слова мужа, преисполненные горечи, заставили Марфу испытать удушающее чувство благодарности, которое неожиданно родилось в ней и удивило ее.
– Зачем ты женился на мне? – спросила Марфа, вложив в эти свои слова весь пыл прожитых в этом вопросе дней, но не придав им оттенка осуждения, – напротив, вопрос этот таил в себе только благоговейный трепет перед наполненным нежностью взглядом Катрича.
– Я хотел любить тебя, – ответил Филипп, произнеся эти слова тихо, со всей своей смиренной, потаенной страстностью.
– Ты любишь меня?
– Я люблю тебя, – сразу же отозвался Филипп.
– За что ты любишь меня? – Марфа нахмурилась, как хмурятся тогда, когда пытаются разобраться в запутанной головоломке, которая никак не поддается разгадке.
– За то, что встретил тебя, – сказал Филипп, – за то, что заговорил с тобой, за то, что ты доверилась мне.
– Разве за это можно любить? – удивилась Марфа.
– Любить можно только за одно то, что человек просто живет.
– Но я ничего не даю тебе… – покачала головой Марфа.
На эти слова жены Катрич обхватил ее лицо руками и притянул к себе, заглянув в глубокие янтарные глаза.
– Позволь только любить тебя, – сказал он. – Только позволь…
Марфа вдохнула эти слова – при этом губы ее дрогнули, раскрылись и втянули пыльный воздух мастерской. Она положила свои ладони поверх пальцев Филиппа, касавшихся ее волос, и обвела взглядом скуластое, загорелое лицо своего мужа, – лицо, которое единственное казалось ей свободным от застывшей маски потаенных чувств и сокрытых стремлений, внушенных другими. Оно было живым, подвижным, одухотворенным, а темные глаза, которые горели на нем, – преисполненными света, что представлялся ей единственным источником освещения в ее наполненном тьмой царстве восковых фигур, который позволял ей все еще чувствовать в себе жизнь.
Марфа слегка подняла голову и приникла своими губами к горячим губам Филиппа, сначала едва касаясь их, а потом с все возрастающей страстностью впиваясь в них поцелуем. Она опустила руки и обхватила пальцами пояс мужа, привлекая его ближе к себе. Филипп провел ладонями вниз по шее Марфы, коснувшись ее ключиц, плеч, рук, потом прижал ее к себе, обхватив ее своими сильными руками, приподнял и посадил на стол, смахнув с него осколки разбитых скульптур и макетов.
Никогда еще Марфа не испытывала этого лишенного всякого отчаяния самозабвения, наводненного только свободной, утратившей всяческие предрассуждения и сомнения любовью. В тот вечер она испытывала неистощимую благодарность, граничившую со страстью. Но страсть не являлась только плодом желания, удовлетворить которое было главной потребностью всего ее существа, принимавшего и впитывавшего в себя все пылкие ласки мужчины, – страсть
