свет, но электричества не было. Кровати раздвинули, немного стряхнули с них пыль и расположились на жестких древесно-стружечных плитах.
В домике было холодно и сыро. У одной из стен была выложена каркасная печь, облицованная глазурованной плиткой, что местами была отколота. Но печь растапливать не стали: не было уверенности в том, что трубы не забиты и группа не отравится угарным газом. К тому же все были абсолютно уверены в том, что вот-вот придет пилот и объявит о скором прибытии спасательного вертолета.
Никто не спрашивал проводника о причине запустения туристической базы: что она собой представляла, кому принадлежала и что послужило основанием для того, чтобы сюда перестали приезжать люди, – мысли всех были заняты неожиданной аварией, размышлениями о предстоящей ночи и поиском объяснения невозможности выйти на связь с администратором «Яшмы» или диспетчером. Кто-то выносил предположение о грозовом фронте, кто-то говорил о недолжном обслуживании вертолета, а кто-то даже видел в случившемся чей-то расчет. Так прошло несколько часов ожидания, пока утомленные переживаниями, размышлениями и впечатлениями туристы не ощутили непреодолимую усталость.
Спать было негде и не на чем. Молодые люди решили вскользь обыскать другие дома базы в надежде найти что-нибудь походящее на матрацы, подушки и одеяла. Спустя некоторое время они вернулись с сообщением, что в одном из домиков они нашли раскладывающиеся диван и кресло, на которых могли разместиться женщины.
Планировка другого домика ничем не отличалась от первой: те же прихожая, комната с каркасной печью и нефункционирующая ванная. Даже в полумраке и белом свете фонарика было видно, что обивка дивана, стоявшего у стены, была совсем выцветшей, однако целой и даже выглядевшей почти новой, если бы не пятна, образовавшиеся от воды, что во время дождя текла с проломленной упавшим на нее деревом крыши.
Марфа, Таня и девушка с упрямым лицом и медно-красными волосами, которые в свете фонарика приобретали кофейный оттенок, остались в этом домике с диваном, а молодые люди вернулись в дом с кроватями. Проводник же пошла к пилоту, который продолжал свои тщетные попытки связаться с диспетчером.
Диван был совсем холодный, но, к счастью, сухой и не пах плесенью. Марфа предложила Тане и девушке, которую, как она узнала, звали Марьяной, лечь на диван, а сама она расположилась бы в кресле, однако Таня сказала, что всем было бы лучше, если бы в кресле разместилась она. К слову, это были первые ее слова после недавнего обморока; трудно было в темноте рассмотреть лица, но Танино казалось Марфе совершенно белым, и только губы выделялись на нем – неестественно темные. После обморока Таня выглядела так, будто взору ее открылось нечто ужасное, не оставляющее надежды, а потому ошеломляющее своей безысходностью и неизбежностью. Мелюхин был все время рядом с женой, изредка бросая короткие обеспокоенные и в то же время озадаченные взгляды на Марфу, которая отвечала ему только недоуменными кивками
