серебром охотничий кафтан, предостерегающе поднял руку:
– Мой!
Спутники послушно придержали коней, и главный, подъезжая, протянул уважительно, с ударением на последнем слоге:
– Матеро-о-ой…
Но с седла не спрыгнул, не стал пытаться брать живым…
Колыванов видел всё урывками, не прекращая драки, но понял одно: надо убить, надо немедленно убить этого, самого опасного – тогда остальные не в счет, тогда они разбегутся или погибнут. Он изготовился прыгнуть, стряхнуть борзых, стряхнуть пусть даже с кусками собственной плоти, оставленными на собачьих зубах.
Охотник тоже выбирал удобный момент, свесившись с седла и перевернув плеть-камчу вверх тяжелым серебрянным шаром, венчавшим рукоять.
Колыванов успел первым, вывернувшись, выскользнув ужом из-под рычащей и взвывающей груды; разминулся в полете с рассекшей воздух камчой и вонзил клыки в расшитую серебром грудь… нет, попытался вонзить – неведомая сила отбросила его, отшвырнула без всякого видимого удара, ошеломив на мгновение резкой, пронзившей насквозь болью…
Собачьих зубов, впившихся в его тяжело рухнувшее тело, он опять не почувствовал – мгновенно, как каучуковый мячик, оттолкнулся от земли и от затрещавших под лапами (или все же ногами?) вражьих костей, взмыл в воздух, целясь в глотку, в беззащитную, не укрытую проклятым металлом глотку.
На сей раз охотник не оплошал – серебряный шар с маху вломился в висок Колыванову – тот почувствовал, как голова с отвратительным хрустом разлетается на куски – и это было безумно больно.
…Осколки черепа с огромной скоростью неслись к разным концам Вселенной, и каждый осколок беззвучно вопил от нестерпимой, ужасающей боли. Но что-то осталось, что-то осталось от Колыванова и на грешной земле, – и это что-то беспощадно вцепилось в горло врага, круша и разрывая мышцы, позвонки, артерии…
Он торжествующе взвыл, победно и яростно, несмотря на разбитую голову и забивавшее пасть кровавое месиво – взвыл так, что шарахнулись в стороны вроде ко всему привычные кони остальных охотников, а уцелевшие борзые начали пятиться, поджав хвосты, от залитого кровью места побоища.
Взвыл – и умер на самой высокой ноте своего победного воя.
Глава пятая
Разбудило его не солнце, как то обычно случалось.
Комнату для спальни Колыванов выбрал так, чтобы окна выходили на юго-восток, чтобы самые первые лучи восходящего весеннего или летнего солнца сразу же падали на его кровать, – был он «жаворонком», обожал вставать рано, на заре, и часто дразнил засоней любившую поспать Катю…
Но сегодня солнце, напрочь закрытое тучами, к его пробуждению не имело ни малейшего отношения, – проснулся Колыванов от размеренных и болезненных ударов по голове.
«Это проклятый охотник никак не угомонится… что ему еще надо, он же убил меня,
