строфе «Пушкин несколько распространил и расцветил заметку Шамфора»134. Поскольку последний входит даже в круг чтения Онегина (глава 7, строфа XXXV), на этом вопрос об источниках шуточного цитирования сурового дантовского стиха, казалось бы, можно было считать закрытым. Однако нечто подобное находится и в одном поэтическом произведении, Пушкину хорошо известном. Это поэма С.С. Боброва «Таврида» (1798; 2-я ред. «Херсонида», 1804), первая русская поэма о Крыме, заинтересовавшая Пушкина еще в период работы над «Бахчисарайским фонтаном» (1821–1823)135.
В начале III песни «Тавриды» описываются крымские сады, названные «прекрасными лицеями», а далее следует фрагмент, посвященный татарским («скифским») женщинам.
Их Гурии прелестны, – правда;
Но розы уст, багрец ланит
И алебастровые груди
Под кисеею погребают,
И возраст часто сокрывают
В своей ревнующей Симаре;
Хотя бы семьдесят лет было,
Но их морщины б утаили
Под Анатольской Аладжей
Стенящу надпись: – Помни смерть!
А вместо бы того вещали: –
Не ошибись, младой Мурза!
Иль заключенные сидят,
Как бы Данаи в медных башнях,
Под стражею скопцов в Гаремах 136.
Последний стих Пушкин, по его собственному выражению, «украл» для «Бахчисарайского фонтана»137. Об этом он сообщал П.А. Вяземскому в письме от 1–8 декабря 1823 г., где по памяти (поскольку не совсем точно) процитировал этот стих: «Меня ввел в искушение Бобров: он говорит в своей “Тавриде”: Под стражею скопцов гарема. Мне хотелось что-нибудь у него украсть, а к тому же я желал бы оставить русскому языку некоторую библейскую похабность»138.
Работа над третьей главой «Евгения Онегина» началась уже через два месяца, 8 февраля 1824 г. (завершена в сентябре). Интересующая нас XXII строфа, конечно, не случайно перекликается с приведенными стихами Боброва, у которого предельно серьезная, «стеняща надпись» «Помни смерть!» (memento mori), рисуемая «морщинами» (ср.: «над их бровями»), тоже возникает в игривом, в общем, юмористическом контексте139. Его отношение к женам «скифских смуглых селян», обитательницам крымских гаремов, не лишено иронии (как и отношение Пушкина к дамам «на брегах Невы»):
Им неизвестны те беседы,
Где с недостатком совершенство
Открыто в просвещенном мире;
Лишь мыльня в вкусе Азиатском
Роскошным служит им гульбищем,
Свиданья местом и бесед 140.
Далее следует обращение к «росским нимфам», более достойным красот крымской природы:
О вы, любезны Росски нимфы,
На коих облеченна в снег
Природа на челе и груди
Взрастила вечные лилеи,
На коих дышущие розы
В ланитах и устах прекрасных
Дают законы Росским Марсам!
<…>
Здесь также бы румянец ваш
И вздох любовный мог пленять! 141
О «Тавриде» и отношениях Пушкина к Боброву см. в кн.:
Этот эпизод хорошо известен и в пушкиноведческой литературе обсуждался многократно, впервые – в заметке Н.А. Энгельгардта (
В целом в этом фрагменте Бобров отталкивался от «Науки любви» Овидия, где тот угрожает несговорчивым красавицам морщинами и сединой (Ars amandi, III: 69–80). Отсылки к «Науке любви», имеющиеся в интересующих нас фрагментах «Тавриды» и «Евгения Онегина», лишний раз обнаруживают их перекличку (может быть, отчасти пародийную). Для Пушкина Бобров был единственным русским поэтом, который прежде него испытал ссылку примерно в тех же краях, что Овидий. Об этом нам уже приходилось писать, см.:
Там же. – С. 70–71.
