собьемся, не в ту сторону ударимся, так-то может вырасти километров в триста.
– И такое бывает? – вмешался Аким Морев.
– Степь-матушка. Туда глянешь – ничего не видать, сюда глянешь – ничего не видать. Туда-сюда километров на двести – триста ни жилья, ни забегаловки, ох, горе мое. Сбился и считай – погиб в расцвете сил.
– Вот и завезете нас туда, где «считай – погиб в расцвете сил», – проворчал Иван Евдокимович, забираясь в машину. – Спать, – сказал он, удобно устроившись.
Федор Иванович некоторое время молчал, видимо занятый какой-то своей мыслью, затем, встрепенувшись, сказал:
– Ох, нет. Глаза завяжи – найду. Впрочем, на Сарпинском я был года три, а то пяток тому назад. Дичи там – ух! Попалите. Ружье раскалится до огненности: стволы кипят.
– Как же из него стрелять, ежели оно огненное, – сдерживая смех, произнес Аким Морев.
– А так уж. На то и охота. Впрочем, руки в воду обмакнешь и за ружье. Выпалил, и опять в воду, – нашелся с ответом шофер и сам рассмеялся. – Минутку терпения, – сказал он, сводя машину с парома. А когда свел ее на правый берег Волги, снова начал: – Я вот вам расскажу про собаку. Гончая, сука у меня была, – но тут же услышал, как издал легкий посвист задремавший Аким Морев. – Эх, не дослушали, – сокрушенно проговорил Федор Иванович и обратился к машине: – Ну, Стрелушка, ведь не впервые нам: всегда по ночам наши пассажиры спят. Да мы с тобой не дремлем. А ну-ка, прибавь газку. Давай-давай-давай, – легонько вскрикнул он и затянул какую-то древнюю песенку – не то татарскую, не то калмыцкую. Временами он обрывал тягучий мотив, полушепотом рассуждал то со Стрелой о своих делах, жалуясь ей на то, что жена, провожая, отобрала поллитровочку, и на то, что завгаражом вчера косо посмотрел на него, заявив: «Ты, Федор, закладывать брось».
А я и не закладываю. Стрелушка, сама знаешь, ибо ты мой единственный честнейший свидетель: видишь, пью умеренно. Оно, конечно, когда водка своя, а ежели поднесут – тут пей сколько влезет. А вот еще хочу я, Стрелушка, домик срубить. – Он шептал больше часа, выдавая Стреле все свои затаенные помыслы, уверенный, что никто, кроме машины, его не слышит.
Но Аким Морев уже не спал.
Он напряженно и с большим удивлением смотрел на то, как машина, несясь по равнинной дороге, разрезая фарами тьму, освещает по обе стороны то дубравы, то березовые рощи.
«То ли спросонья это у меня, то ли в самом деле тут густые леса растут? А говорили – гладь», – думал он, вначале не решаясь спросить шофера, чтобы не показаться наивным, и все-таки спросил:
– Леса-то тут… какие? Дуб? Сосна?
– Одно воображение. Вы откуда?
– Из Сибири.
– О! Матушка Сибирь. Там да – леса. А у нас под Астраханью что? Коблы. Ветлу коблом прозывают.
«Ну вот, начал рассусоливать», – подумал Аким Морев, всматриваясь в леса, освещаемые фарами машины.
И как он был удивлен, когда на заре увидел по обе стороны дороги только пустующую степь! И еще больше его поразил восход солнца.
В
