Никогда не был тем мужчиной, за которого я выходила замуж. Я только думала, что был. Потом, по прошествии какого-то времени, мне стало ясно, что я его совершенно не понимала, принимала за другого, с самого начала.
Холдейн перестал ходить, прислонился к разделочному столику, сложил руки на груди, держа в одной дневник.
– И в чем же вы его не понимали?
– Ну… во-первых, тут нужно сказать пару слов обо мне. Ни в школе, ни в колледже я не пользовалась успехом. Меня не так уж часто приглашали на свидания.
– Должен признать, в это трудно поверить.
Она покраснела. Ей бы, конечно, хотелось контролировать цвет своего лица, но не получилось.
– Это правда. Я была невероятно застенчива. Избегала юношей. Избегала всех. У меня не было и близких подруг.
– И никто не говорил вам, каким нужно пользоваться зубным эликсиром или шампунем из одуванчиков?
Она улыбнулась его попытке настроить ее на нужную волну, но разговор о себе никогда не давался ей легко.
– Я никого не хотела подпускать к себе, думала, что не понравлюсь им, а если бы меня отвергли, я бы этого не перенесла.
– А почему вы могли кому-то не понравиться?
– Ну… для них я могла быть недостаточно остроумна, недостаточно умна, недостаточно красива.
– Я не могу сказать, остроумная вы женщина или нет. Боюсь, это место не располагает к остротам. Но в отношении вашего высокого интеллекта сомнений нет. Вы же защитили докторскую диссертацию. И я не понимаю, кого, кроме красавицы, вы можете увидеть, посмотревшись в зеркало.
Она оторвала глаза от усыпанного крошками стола. Встретилась с прямым, теплым, открытым взглядом лейтенанта, в котором не было ничего наглого, ничего оскорбительного. Холдейн говорил, как полицейский, не делая никаких допущений, выкладывая только факты. И однако под маской профессионализма она уловила что-то личное. Его явно влекло к ней. И от этого влечения ей стало как-то не по себе.
Смутившись, она перевела взгляд на залитое дождем окно.
– Тогда я страдала сильнейшим комплексом неполноценности.
– Почему?
– Мои родители.
– Разве бывает по-другому?
– Бывает. Иногда. Но в моем случае… в основном моя мать.
– Расскажите о них.
– К делу это не имеет никакого отношения. Да и потом, их уже нет.
– Они умерли?
– Да.
– Я сожалею.
– Напрасно. Я – нет.
– Понимаю.
Лучше бы она не произносила последние фразы. К собственному удивлению, она вдруг поняла, что хочет произвести на него хорошее впечатление. С другой стороны, она еще не могла найти в себе силы, чтобы рассказать ему о своих родителях и лишенном любви детстве.
– Что же касается Дилана… – Она замолчала, не могла вспомнить, а на чем они остановились.
– Вы говорили мне, что с самого начала приняли его за другого человека, – подсказал Холдейн.
– Видите
