казенном пальто!
– пьяно выл Володька, упав лицом на гармошку.
Иван стоял у окна и смотрел, как удаляется портной.
Жалко расставив ступни, неуклюжей походкой отчаявшегося человека.
– Иди… Осип… выпей с нами наконец, – из тучи дыма раздался заплетающийся голос Кузьмича. – Чего ты… как…
– А идите вы сами вы оба! – рявкнул Иван. – Не буду с вами пить!
– Ты? С нами?! Не будешь пить?!! – очнулся Володька. – Эт-та почему?!
– Потому что мы энту водку не заработали! И ты первый, Ирод рода человеческого! Руки бы тебе к заднице приколотить, чтоб не лезли куда не надо!
– Не заработали?! И не надо! Вообще забери деньги! И верни своему любимому Мордке! И сунь в его жидовскую харю!
Пока еврей безнадежно причитал в мастерской, Володька оставался нем, теперь же он осмелел и сделал движение, будто хочет достать что-то из полуоторванного кармана своей рубахи. Хотя всегда был безденежным голодранцем и вечно клянчила на табак да на водку то у Кузьмича, то у того же Ивана.
– Уймись по-хорошему! Пока я тебе самому харю не начистил!
– Ты? Мне?! Р-русскому человеку – из-за какого-то жида пархатого! – Володька вскочил, держа в руке большой гаечный ключ.
– Да! – страшно вскричал Иван. – Не из-за жида! А из-за тебя, дубины! Не умеешь ни хрена – так сиди и руки свои не распускай! А не то я тебя счас поучу, не волнуйся!
И тоже схватил что-то тяжелое.
– Ну вы, петухи! – зарычал Кузьмич. – Остыньте.
Он ткнул Володьку в грудь – и тот, обессилевший от пьянства, отлетел к стене, едва не обрушил на себя стеллаж.
Иван остановился и сплюнул в сторону.
Потом прошел в угол мастерской и принялся перебирать всяческие обрезки и заготовки.
– Ты что там ищешь? – осведомился Кузьмич со своего табурета.
Иван молчал.
– Да ты что парень – решил без станка новую машинку выточить?! Рехнулся, истинный крест. Знаешь, сколько ты будешь напильником этот валик обтачивать?!
Иван остервенело ворочал железки.
– …Иииистаканчикиии!
Гыыыраненыи!!!
Упалии са стаалаа!!!!
Упали иии
Разбилися…
Ррразбита жизнь маая!!!
– насилуя гармонь, ревел Володька.
Праздник жизни продолжался.
II
Мордух Вадровник удрученно шагал по мощеной улице Смоленска.
Ему стоило хоть в мыслях обругать гоев, испортивших праздник. Вспомнить слышанные от деда и глубоко запавшие в память иудейские ругательства, среди которых самым безобидным являлось проклятие потомков до семи колен, после чего их дети должны были заживо сгнивать в утробах своих матерей.
Но Вадровник не сделал этого. Он был настоящим евреем – смиренным и тихим человеком.
