Энсон ни на секунду не усомнилась, что в вашей комнате прятался именно я.
– Я поняла, что вам показали на дверь.
– Сразу же после завтрака, – подтвердил я. – Сама миссис Энсон не удостоила меня…
В этот момент на сцене вновь появилась миссис Уотчет с подносом, на котором позвякивали стеклянный кувшин и два высоких бокала, и я предпочел оставить фразу недоконченной. Пока служанка разливала лимонад, Амелия указала мне на какой-то диковинный южноамериканский кустик, росший в саду (сэр Уильям привез упомянутый кустик из своих заморских странствий), и я выразил к этому предмету живейший интерес. Когда мы вновь остались вдвоем, Амелия предложила:
– Продолжим разговор на лоне природы. Надо полагать, миссис Уотчет, услышь она о нашем ночном приключении, была бы шокирована ничуть не меньше миссис Энсон.
В том, как она употребила местоимение «наше», мне почудилось что-то особенное, и я ощутил приятную и не столь уж невинную внутреннюю дрожь.
Лимонад был восхитительный – ледяной, с острой кислинкой, щекочущей нёбо. Я опорожнил свой бокал с неподобающей быстротой.
– Расскажите мне хоть немного о новых работах сэра Уильяма, – попросил я. – Вы упоминали, что он утратил интерес к экипажам без лошадей. Чем же он увлекается в настоящее время?
– Если вы собираетесь встретиться с сэром Уильямом, то, быть может, спросите его об этом сами? Но ни для кого уже не секрет, что он построил летательный аппарат тяжелее воздуха.
Я уставился на нее, не веря собственным ушам.
– Вы шутите! Такой аппарат не может летать!
– Летают же птицы – а они тяжелее воздуха.
– Да, но у них есть крылья.
Она смерила меня долгим задумчивым взглядом.
– Можете полюбоваться на него сами, Эдуард. Аппарат за теми деревьями.
– В таком случае, – воскликнул я, – мне не терпится увидеть это немыслимое изобретение!
Мы оставили бокалы на столе, и Амелия повела меня через лужайку к окаймляющим ее деревьям. Миновав их, мы двинулись дальше в направлении Ричмонд-парка, который кое-где подступал вплотную к приусадебным лужайкам, и вскоре вышли на площадку – выровненную и утрамбованную, да еще залитую каким-то твердым покрытием. На площадке стоял летательный аппарат.
Он был внушительнее, чем я мог себе вообразить, – в своей наиболее широкой части он достигал, наверное, двадцати футов. Конструкция явно осталась незавершенной: голая рама из деревянных стоек и ни малейших признаков водительского сиденья. С обеих сторон корпуса свешивались длинные крылья, концы которых доставали до земли. В целом аппарат походил, пожалуй, на сидящую стрекозу, хотя до грациозности этого насекомого ему было очень и очень далеко.
Мы подошли к механической стрекозе вплотную, и я пробежал пальцами по поверхности ближнего крыла. Ткань, на ощупь напоминающая шелк, была, по-видимому, натянута на деревянные рейки,
