раз домой, – ехидно усмехнулся Узякин.
– Подбросишь меня? – спросил Михалыч комбата.
– Если машина вернулась, – ответил тот, и они оба направились к выходу, за ними пошел и Внучек, но Узякин придержал его рукой. Когда двери за комбатом и Михалычем закрылись, Узякин воссоздал на своем лице ехидную усмешку и сказал, имея в виду Собинова.
– Домой ему надо, как бы не так, сейчас он к девицам поедет, а жене скажет, что на происшествии был. Он мне как-то говорил, что не может понять, почему жена его встречает спокойно, когда он в четыре утра с происшествия возвращается, но стоит ему в час от подружек заявиться – устраивает тарарам. Что с него взять, – военный, не опер, любой опер уже бы просчитал ситуацию и понял, что с происшествия он всегда приезжает на машине и жена слышит шум, хотя и отдаленный, а от подружек он возвращается пешком, гы-гы-гы…
Они вместе прошли каморку ДПНСИ, и тот выпустил их на улицу, не проверяя документы.
Перед входом в изолятор стояли две машины: узякинский «уазик» и «скорая помощь», видимо, только приехавшая. Из «скорой» выскочил медбрат – нагловатый парень в белом халате и с огромной черной шевелюрой, с которой шапку можно было не носить и зимой.
– Мы по вызову, – по-военному доложил он, обратившись к Узякину, – куда нам ехать?
– Давно приехали? – спросил его Узякин.
– Только что, – ответил медбрат.
– Тогда на хрен, – сказал ему Узякин, – с такой скоростью можно только туда…
Вокзал встретил их, как улица встречает чужаков, настороженно и враждебно.
Они прошли на второй этаж, нашли свободное место рядом с пьяным мужиком и его трезвой, как ни странно, супругой. Мужик время от времени засыпал и начинал храпеть, жена толкала его в бок, он просыпался и смотрел в зал ожидания пустыми глазами.
За весь этот страшный и одновременно суматошный день Виктор привык к положению человека, над которым завис нож гильотины. Нож мог сорваться вниз в любой момент, но не сорвался. Страшно ли ему было под ножом? Нет. Страха он не испытывал. С того момента, как Хряк ударил его в ухо головой, он словно отупел и почти не страдал от всего происходящего. Его даже не порадовало освобождение, и он искренне удивился, чему так радуются ребята в пятнистых комбинезонах, переодевавшиеся в одной из комнат изолятора в Каминске.
Отупение это не прошло даже сейчас, и то, что обычно задевает нормального человека, его абсолютно не трогало.
Его не беспокоили косые взгляды вокзальной шпаны, снующей в толпе по залу ожидания, ни пьяный сосед, который, засыпая, падал на него, ни взрывы дикого хохота какой-то пьяной компании мужчин и подростков, одетых почему-то в брезентовые куртки.
Однако через эту чувственную тупость медленно пробивались ростки рассудка, который говорил ему, что там, в автозаке, они с Валентиной были лучше защищены от возможной опасности, чем здесь.
Было уже десять вечера, когда они сели в электричку. Ездить в электричке в такое время да еще в форме работника МВД
