над радужной лагуной… болотная дельта до самого неба, освещенная оранжевыми газовыми вспышками.
В фотовспышке оргазма я увидел три серебристые цифры… Мы вышли на улицу и выиграли в футбольном тотализаторе… Панама прилипла к нашим телам. Странный свет в его глазах, он увидел все по-другому (Этот резкий запах мертвечины.)
– Возьми ее в пробитом тупике… Доктор не смог достать и увидеть? Эти картины и есть линия… Слабеющее дыхание в постели отметило звуковую дорожку… Тебе досталась пригоршня праха, вот что.
Метаморфоза редакторского отдела, кашляющего и харкающего в разреженном воздухе… отвислые гениталии мертвечины… Наша истощенная графиня оставила уродливое кожаное тело… Мы испарились и стали здесь ничем… пыльный воздух спортивных залов в другой стране, и к тому же стар уже бассейн – несколько дюймов на мертвых почтовых открытках… здесь и в то же время там его глаза… Серебристым светом часы пробили девять.
«Мертвая почтовая открытка, у тебя она есть?.. Возьми ее в полдень – мусор, как пепел… Поторопись, видишь?.. Эти картины и есть ты… Это обратная запись звуковой дорожки… Вот что идет рядом с тобой в тупик телесных всадников… («Пойдете со мной, ми-истер?»)… Я знавал мексиканца, которого он носил в своей плоти вместе с половыми актами, трескаясь теми таблетками, что я принимал… Полная боевая готовность, она – твоя открытка… Смотри, как просто: все взрывается, человек стремится в чужую плоть… страной правит двойственность… парный секс, унылый, как увлажненные земли».
Последний человек с таким взрывом гортани неумолимо ползет от того, что он носил в своей плоти… Последний турникет был в другой стране, и к тому же нож взорвал Сэмми Мясника… дыры в кино двадцатых годов… желтеет газетная лента, послеобеденный сон отгоняет углекислый газ… Признаков достаточно, чтобы отметить вам, какие сделать вызовы, наркотический бред неумолимо ползет к конечной цели в чужой плоти… Чего ждешь, малыш?.. неугомонного человечьего товара?.. здесь ничего нет… Метаморфоза завершена… кольца Сатурна на заре… Небо взорвало вопрос с пустырей… молодость – не старость, да и без того желтеют губы… Там, на нашей последней киногорной улице, мальчишка взорвал «слово», сидит молча – немота в ответ.
«Пойдемте со мной, ми-истер, приветствовать мусорщика и рассвет? ископаемые остатки спокойствия возле черного хода навеки, ми-истер»… – мертвые почтовые открытки, сметенные пишущими машинками, отстукивавшими намеки, когда мы отдавали распоряжения… Прошу, поторопись… неумолимо ползет к своей конечной цели… Я… Мы… Они… молча сидят на последней террасе сада… Неоновое солнце меркнет в этом резком запахе мертвечины… (кружащий альбатрос… голый полдень… мусор, как пепел)… Призрак Панамы прилип к нашим гортаням, кашляющим и харкающим в разреженном воздухе, – протиснувшись в интервал между словами, мы медленно пробирались к черным лагунам, увитым цветами платформам и гондолам… ненадежный хрустальный город,
