Писать могу, как курица лапой.
– Так запишись в группу по ликвидации неграмотности. Там тебя как следует научат. Не хуже полкового писаря строчить станешь.
– Собираюсь. Руки никак не дойдут.
– Ничего. Ты, главное, стремись, всё получится. А теперь дуй в Зарницу.
– Так точно, – хмуро ответил вестовой.
– О чём доклад-то сегодня будет? – крикнул ему в спину Каретников.
– О мировых религиях, вроде, – отозвался тот через плечо.
Собирался Соловьёв с обычной для себя основательностью. Зарядил карабин, проверил револьвер. В карман кителя, снятого недавно с пленного офицера, сунул краюху хлеба. Пакет положил в фуражку, которую плотно натянул на рано поседевшую голову. Плевать, что помнётся, зато в сохранности будет.
– Что, Соловей, полетел? – спросил чистивший картошку повар, когда тот проезжал мимо кухни.
– Не твоя забота, старый. Вернусь, чтобы ужином меня накормил, ясно? Работай, давай.
– Это я как-нибудь без твоих указявок решу, работать мне, ай не, – брехливо откликнулся тот.
– Попо́й мне тут! – сурово посмотрел на него боец. – Ну, ты давай уже, тварина ленивая! – со злобой прикрикнул он на коня, дал ему шпор и порысил в сторону Зарницы.
На войне никогда и ни в чём нельзя быть уверенным. Война полна неожиданностей. Если судить здраво, она сплошь одна большая случайность и неожиданность. Соловьёв знал это и всё же, когда посреди голого, как свежевыбритая щека, поля его накрыл артиллерийский залп, растерялся. Вокруг не было никого и ничего, ни белых, ни красных, ни пехоты, ни конницы, лишь дорога рассекала ровно посередине плоскую тарелку степи. Он спрыгнул с коня, попытался уложить его наземь, чтобы спасти от взрывов и осколков, но тот, шарахнувшись от взмывшего неподалёку вверх земляного фонтана, вырвал узду из рук человека и кинулся в сторону. Он не проскакал и двадцати шагов, как огромный безобразный кусок железа ударил ему в бок и конь рухнул, колотясь ногами и раскидывая вокруг кровь и начинку своего нутра.
Соловьёв упал навзничь, закрыл голову руками и вжался в землю, словно хотел погрузиться в самые её недра.
Обстрел гвоздил минуты три. Снаряды падали густо, и всё вокруг него, словно целью их был именно он, Соловьёв, человек с телом плотным, как дубовая доска, и совсем седой в неполные двадцать семь лет.
– Сбесились они, что ли, падлы? Ведь чистое ж поле кругом! Не я же им, в самом деле, нужен! – отрывочно думал он, едва слыша свои мысли в промежутках между разрывами. – Убьют ведь! Убьют, сволочи!
Его не убило. Но последний снаряд опустился к нему так близко, что его подняло в воздух, несколько раз перевернуло, швырнуло со всего размаху оземь и присыпало сверху сухою степной землёй.
Наступила тишина, какая бывает только во снах.
Соловьёв поднялся, протёр глаза, огляделся.
Вокруг него курились воронки, оседала поднятая взрывами пыль. Кисло пахло взрывчаткой, лёгкий ветер уносил клочья дыма.
На степь снизошли мир и спокойствие. Соловьёв снял с плеча карабин с разбитым вдребезги прикладом,
