я уж вижу…
Номах опрокинул стопку, закусил разомлевшим в тепле обрезком сала.
На улице он собрал сохнущие на перилах крыльца попоны и пошёл в сад.
Облетающие лепестки вишни падали на его лицо, лёгкие, словно прикосновения девичьих пальцев, не давали уснуть.
Со всех концов села доносились смех и визгливые голоса гармошек.
– Сил у них на донышке… – подумал Номах, вспоминая слова Щуся. – Гуляют, черти! Дорвались.
Он закинул руки под голову. Сквозь паутину веток, большие, будто лампы, светили звёзды, перемигивались, меркли, разгорались. Он привычно нашёл Ковш Большой Медведицы, Полярную звезду.
Накрыл лицо рукой.
Перед глазами встала синяя, как вена, линия фронта. Она трепыхалась, вздрагивала, словно пыталась сменить местоположение.
– Стой, – сказал ей Нестор.
Остановил дёргающуюся перед внутренним взором картину.
Рывком поднялся. Не смахнув с волос вишенного цвета, надел папаху и трезвый, будто неделю водки не нюхал, зашагал к штабу.
– Что? Пьёте? – заорал весело удивлённым его возвращением хлопцам.
– Пьём, батька. Мимо не льём.
– Не падаете ещё? В седле удержитесь?
– Это ты к чему? Наступать что ли решил? – спросил Каретников, который словно бы вообще никогда не пьянел.
– Решил, – с азартом согласился Номах. – Бить надо, когда не ждут. Так, Федос?
– Да ладно! Пьяные ж все.
– Не такие уж и пьяные. А по холодку прокатятся, и вовсе трезвые станут.
– Да мне что… Я не против, – согласился Каретников.
Щусь вытащил и со звонким цоканием снова вогнал в ножны кинжал.
– Ах, ты ж люба моя!..
– Дело батька говорит!.. – послышались нетрезвые весёлые голоса. – Бить надо, когда не ждут…
– Ну, давай спробуем…
– Потычем ножичком тёпленьких…
– Полюбуемся на дворянские потроха…
Через час четыре тысячи клинков, которые белые считали выдохшимися и ни на что не способными, двинулись по весенней глубокой распутице в сторону Беседовки.
Разведчики Щуся перерезали дремлющие посты, ни единым звуком не потревожив тишины.
Атака повстанцев расшвыряла белых, как ветер палую листву. Смешала их с грязью и пеплом. Шесть тысяч человек были рассеяны и перебиты меньше чем за час. Восемьсот попали в плен. Офицеров расстреляли на месте, солдаты влились в армию Номаха. Захваченные орудия оказались редкой французской марки, с ними даже не стали связываться, бросили в стволы по гранате без чеки и пушки превратились в бесполезное железо. Двадцать захваченных пулемётов установили на телеги, превратив их в тачанки.
Номах остановил коня на краю села. Слез, не выпуская поводьев из рук, устало опустился на редкую траву возле плетня. Сощурился на взошедшее солнце.
– Ты смотри, выгорело дело… – сказал себе, отваливаясь на плетень. –
