сказать, и сам предложить собирался. Всё лучше, чем в пустом доме эхо слушать.
Федос и повернулся к двери, готовясь идти.
– Стой, – приказал Номах. – Разведка вернулась? Что говорит?
– Да что она нового скажет? – ответил Щусь. – Вымотались белые, отдыхают. А то мы сами того не знали? Основные силы в Беседовке стоят. На окраине выставили в охранение пять пулемётов, но даже пулемётные гнёзда толком не обустроили. Устали…
– А мы что, лучше? Тоже устали.
– Куда там… Сил у людей, на донышке едва плещется. Семь дней в седле без передыху. Часовых ночью проверять надо, заснут, как пить дать.
– Верно. Распорядись.
– Всё будет, батька.
С радостным «эх!» Щусь впечатал небольшой, но крепкий, как обух топора, кулак в дверь. Та отлетела, ударилась о стену. Эхо удара пробежало по стенам, качнулся паук на потолке, звякнули подвески.
В зале снова установилась тишина. Номах подошёл к окну, с трудом выдрал из гнёзд прижившиеся там задвижки и распахнул створки. Снаружи хлынули плотные, округлые, словно камни-голыши, звуки вечернего села: звяканье вёдер у колодца, делано суровый бабий окрик, грубый многоголосый хохот, мычание волов, редкий собачий брёх…
В саду рассыпал трель соловей.
Ветер донёс едва уловимый запах цветущей вишни, швырнул в лицо Номаху горсть лепестков.
Номах закрыл глаза, руки вцепились в подоконник, челюсти сжались.
– Как же хорошо! – почти со сладострастием подумал он. – Вот она, воля! Вот чего я все свои тюремные годы хотел!
Веки его вздрагивали, ноздри раздувались, словно у хищника на охоте.
Соловей рассыпал новую трель, будто разорвал над вечером связку бус.
Вдали отозвался другой.
Номах забылся, заслушался…
Дверь распахнулась и внутрь с подсвечниками, закуской и самогонкой, гогоча и смеясь, ввалился штаб повстанческой армии: Аршинов, Щусь, Каретников, Лёвка Задов, Гороховец, Тарновский и ещё с десяток человек.
Эхо заметалось по залу и вдруг, словно напуганное светом и количеством гостей, истончилось, съёжилось и пропало.
А потом лился рекой самогон и крепкие, как молодые дубы, голоса выводили под гармошку русские, украинские, солдатские, каторжанские песни. Махорочный дым поднимался к потолку и собирался там в туманности, переплетаясь с изгибами лепнины, размывая паучью тень люстры и затуманивая лица на портретах. Влетающий в открытые окна ветер приносил с собой облака лепестков и они усеивали пол, головы и плечи сидящих за столом, попадали в стаканы, на хлеб, ломти сала. Анархисты ели их и пили, не замечая, как не замечают люди, живущие в приморских городах растворённую в воздухе соль.
– …Человек должен быть свободным! И он будет таким! – говорил Номах, распаляясь и глядя куда-то вдаль, сквозь стены и потолок. – Анархия даст человеку свободу. Мы построим общество без государства, без механизмов угнетения и принуждения. Общество, где каждый возьмёт столько воли и счастья, сколько примет его душа. Мы исполним мечты всех идеалистов и утопистов,
