флота, одесского округа. Тем не менее на власть претендовали Центральная рада, все Советы, Временное правительство и невесть кто еще.
Впрочем, нам поначалу было не до политики: оказалось, что квартира госпожи Фоминой, которую унаследовал отец, занята жильцами, которые сняли жилье еще при жизни тетушки Валентины Петровны и нипочем не пожелали освобождать раньше, чем закончится срок найма. На наше счастье, он должен был закончиться через неделю. Адвокат Вальцман, сконфуженный тем, что не предусмотрел такого осложнения, предложил нам поселиться у его знакомых: здесь же, на Пушкинской, совсем рядом. Фамилия этих людей была Хаймович. Они сняли себе слишком большую квартиру и часть ее сдавали. Сейчас как раз у них были две свободные комнаты, которые мы могли снять на эту неделю.
– Правда, извините, они евреи, – зачем-то предупредил адвокат, хотя это и так было понятно по фамилии хозяев. – Но это, я вам скажу, почти интеллигентные люди, с гоев[6] дорого ни разу не возьмут, разводить вас не будут.
У нас в Нижнем Новгороде было несколько знакомых евреев среди сослуживцев отца, с ними со всеми мы поддерживали добрые отношения. Так что предупреждение нас не напугало.
– Мне все равно, пусть даже готтентоты, – сообщил отец великодушно. – А почему у них к гоям такое снисхождение?
– Они придерживаются такого убеждения: если еврей обобрал или обманул еврея – это его личный грех, а обманув гоя, он бросает тень на весь народ, – пояснил адвокат и проводил нас, несколько подавленных таким благородством, на Пушкинскую – в дом, где Хаймовичи готовы были сдать нам жилье.
Правда, он оказался не «совсем рядом» – улица Пушкинская была длинной. Дом, где размещалась квартира моей покойной тетки, находился почти в начале, совсем близко к Ланжероновской, а квартира Хаймовичей – в другом конце, и можно было наблюдать, как, по мере приближения к вокзалу, Привозу и Куликову полю, Пушкинская постепенно теряла нарядный и внушительный вид одной из центральных улиц. Правда, платаны, поразившие меня своей необычайной красотой, и отличная брусчатка оставались прежними.
Сам Хаймович был мужским портным: с утра и дотемна сидел в небольшой мастерской, где с помощью двух подмастерьев «строил» пальто и костюмы. Казалось бы, семья портного должна быть обшита как следует, но, видимо, с женской одеждой у господина Хаймовича не ладилось, потому что и Вирка, и ее мать одевались во что придется, чуть ли не в обноски. А впрочем, очень может быть, что Вирке было просто-напросто наплевать на одежду, а мадам Хаймович была так занята по хозяйству, что ей было вовсе не до нарядов. Хаймовичи в самом деле оказались довольно приятными людьми, но цену назвали не столь благородную, как можно было ожидать после слов адвоката. Однако родители спорить не стали: мадам Хаймович пообещала готовить нам еду, а мы уже успели узнать, что одесские цены по сравнению с нижегородскими оказались феерическими. На Привоз, о котором нам с мамой отец все
Гои – не евреи.
