в коридор, шмыгнула в спальню, затаилась. Никита тоже затаился, собрал волю в кулак, сделал глубокий вдох, как перед прыжком в ледяную прорубь.
Никопольскому моральная подготовка была не нужна, он смело шагнул вслед за кошкой, позвал из темноты:
– Никита Андреевич, ну где же вы?
Вдох-выдох, прыжок в прорубь. И вот он уже барахтается в темной ледяной воде, не понимая, куда плыть, куда смотреть. Не желая смотреть и видеть…
…Она лежала на кровати, подтянув к подбородку острые коленки, сжав кулаки, сгруппировавшись. Она не была похожа на спящую. Она была больше похожа на мертвую. Даже волосы ее ярко-рыжие больше не горели огнем, потускнели, как потускнела ее некогда такая уютная, такая яркая квартира. Раньше она никогда не задергивала шторы. Да и шторы раньше были весьма условные, кисейно-прозрачные: в спальне бледно-зеленые, в гостиной персиковые, а на кухне бодряще-оранжевые. Сейчас окно было завешено наглухо плотной портьерой, света хватало лишь на то, чтобы не увидеть, а догадаться. Может, оно и к лучшему? Может, не стоит вообще смотреть, чтобы не стало совсем уж невмоготу?
А Никопольский уже шагнул к окну, отдернул портьеру, впуская в спальню беспощадный солнечный свет. И женщина, лежащая ничком на кровати, обрела плоть. Вот только не должен нормальный человек быть таким худым! Нормальный человек вообще не должен быть таким…
– Вот, полюбуйтесь, – сказал Никопольский каким-то сварливым тоном. – Посмотрите, во что она превратилась. Если ей сейчас не помочь, Никита Андреевич…
Если ей сейчас не помочь, она умрет. Уйдет туда, где ей всяко лучше, чем в этой пыльной квартире. Почему не позвонила? Почему не дала знать, что ей плохо? Что ей настолько плохо?
Это были пустые, даже лицемерные вопросы. Никита и сам знал почему. Она не позвонила, потому что он не хотел знать. Вот и весь ответ…
Стало больно. На сей раз почти на физическом уровне, когда нечем дышать и нутро сводит мучительной судорогой. Но нужно было что-то делать, нужно было ее осмотреть, принять правильное решение, помочь.
– Сделайте над собой усилие. – Никопольский словно читал его мысли и чуял его страхи. – Я понимаю, это неприятно, но представьте, что она – самый обычный пациент.
Самый обычный пациент. Вот это правильная и спасительная мысль. С обычным пациентом можно быть обычным врачом, отринуть боль и сомнения, заняться наконец своим делом! И Никита занялся делом. Он подошел к кровати, положил ладонь на хрупкое плечо, потянул. Она сопротивлялась. Даже в этом своем сумрачном состоянии она сопротивлялась, не желала открыться миру, цеплялась руками за коленки, поскуливала. А под кроватью поскуливала черная кошка, последняя подружка, единственная живая душа, которая с ней осталась. Остальные бросили. Он, Никита, бросил. Нет, он никогда ничего ей не обещал, их общение с самого начала было сделкой. Отчего же так паршиво на душе было тогда и так больно сейчас?
– Эльза… –
