кто-нибудь заметить и услышать, затем и передать шаху. После долгих раздумий Мандана вручила себя божественным силам. Она молилась усердно и просила больше за ребёнка, который вскоре должен родиться. Хоть она и дочь шаха, но как и все поданные подвластна и отцу, и повелителю. И только бог над всеми, в том числе и над теми, кто владеет землями и народами. И, если боги решат, что ребёнку суждено жить, то он будет жить, несмотря на все старания тех, кто уверен в обратном. Мандана смирилась и успокоилась.
Камбуджия волновался за любимую жену, но перечить тестю и владыке не имело смысла. Камбуджия смирился, но не находил покоя, ему приходилось терпеть и ждать.
IV
По покоям и коридорам пронеслась весть: «Мандана разрешилась от бремени! У Камбуджии родился сын! У правителя Манды родился внук!» Гонец помчался в Анчан, сообщить новость шаху парсов.
Иштувегу смотрит на сморщенное личико, жалкое тельце новорожденного, который лежит возле Манданы, зажав в крохотный кулачок край покрывала, и безмятежно спит. Утомлённая болями дочь задремала. Сейчас сонное её лицо выражает умиротворение. Правая рука обнимает малютку.
Ариеннис сидит у ложа дочери ни жива, ни мертва, переводит взгляд с внука на супруга, от него на Мандану. Ариеннис не может спасти малыша и едва сдерживает рыдания. По осанке и выражению лица мужа она поняла, что решение принято, и оно непреклонно. Горя не миновать. Когда и как?..
Иштувегу смотрит на внука. Невозможно представить, чтобы это хилое и беспомощное создание явилось спустя годы угрозой для его державы… «Неужель и я был такой?..»
Иштувегу резко повернулся и пошёл прочь из комнаты. В коридоре ждали родичи и слуги, он распорядился, чтобы к нему пришёл Гарпаг, сановник и военачальник, которому шах доверял больше всех.
V
Взгляд Иштувегу из окна упёрся в дорогу. Она выкатывалась из дворца, вела к воротам в крепостных стенах, а дальше от неё разбегались городские улочки. Дорога переходила в мост надо рвом, потом уже невидимой из окна, терялась среди кустарника… Туда, в лес отправился Гарпаг.
* * *
Сквозь толстые стены почти не проникали вопли, что оглашали женскую часть дворца. Ночью умер малыш, он посинел и стал так страшен, поэтому шах запретил показывать тельце несчастного неутешной Мандане.
Потом распорядился похоронить в семейной усыпальнице. Ариеннис, захлёбывалась слезами, негодовала, но изменить что-либо не в её власти. Приходилось утешать дочь сквозь слёзы:
– В младенчестве дети очень слабы, и надо быть готовой к утрате. Надо молить Анахиту о даровании другого здорового ребёнка.
Мать и дочь понимали друг друга, но опасались говорить вслух страшное предположение, чтобы не обратить гнев правителя уже на себя. Ариеннис и Мандана обменивались
