и даже интерес, появившиеся на его лице во время разговора, исчезли, и он опять надел привычную хмурую маску недовольства и надменности. Я пожалела об этом. На какую-то секунду мне показалось, что под этой маской скрывается совершенно иной человек.
Но вот он в очередной раз скривился, судорожно сжав длинными пальцами синие подлокотники, и внезапно я с ужасом поняла: это уже не недовольство, это боль. Его мучил такой сильный приступ боли, что он едва сдерживался. На какое-то мгновение я так явственно ощутила эту боль, что от неожиданности отступила на шаг назад.
– Чего испугалась? – грубо бросил Ноилин, буравя меня глазами. – Я еще жив. Рано хоронить.
Глаза были бешено-злыми, губы стиснуты до белизны. «Пусть, пусть позлится, – чуть не плача, мстительно подумала я, в собственной злости обретая силы, – это как кровопускание: – дурную кровь спустит, глядишь – и легче станет». Я чувствовала все сразу: и злость на его грубость, и дикое отчаяние при виде страдающего человека, и жалость, которую он так успешно во мне подавлял.
С трудом отведя взгляд от лихорадочно поблескивающих глаз, я осмотрелась по сторонам. Никому и дела не было, что ему плохо, хотя я прекрасно видела: о его боли знали все. Никто не бросился на помощь, никто не сказал ни слова сожаления, не сделал ни одного успокаивающего жеста. Это было странно. Очень странно. Элена отошла от меня и не спеша уселась в кресло, Иолль отвернулся, глядя в окно, а Молрой принялся задумчиво изучать собственные ногти. И только Нарат подошел с бокалом вина, за который граф схватился с поразительной быстротой. Окунув бесцветные губы в рубиновую жидкость и сделав несколько глотков, он спокойно и почти вежливо сказал, будто и не было никакой боли:
– Ты можешь быть свободна, но тебе придется остаться в моих личных покоях, как бы ни неприлично это звучало. Надеюсь, после всего этого работать ты не разучилась?
Вот тебе и извинения за причиненные неудобства. Я коротко поклонилась и вышла.
…Мне разрешили, наконец, забрать вещи из комнаты в нижней части замка. Теперь я становилась поистине затворницей под бдительным присмотром Джаиля и Нарата и не скажу, чтобы меня это радовало. Был ли у меня выбор? Если, конечно, пошуметь, сослаться на договор, на приличия (я девушка все-таки незамужняя), может быть, что-то бы и вышло, но как-то не верилось. За последние дни я разучилась полагаться на вежливость и тактичность других, теперь придется полагаться только на себя.
Иолль любезно напросился проводить меня вниз. Слишком демократично ведущий себя граф Катэрскир никак не вписывался в мои представления о графах. Как оказалось, мои представления о них вообще ничего общего с самими графами не имели, хотя бы потому, что графа доселе я видела только одного, и был ли он типичным, я не знала. А потому делать выводы о том, как они должны себя вести, мне приходилось на основании впечатления от знакомых мне баронов и особенно баронесс. А уж им, смею вас заверить,
