вместе, Мэгги верховодила ими, заставляя изображать слуг, если она была королевой, или собак, если была повелительницей зверей. Теперь она не знала, что делать. Не только в игре, но и в обычной жизни. Ее до сих пор не пускали в школу. Если она плакала, мать плакала еще громче. Когда она не плакала, мать называла ее бессердечной зверушкой. Поэтому она просто наблюдала с покрытых ковром ступенек, как Лароуз играет с игрушками Дасти.
Через некоторое время взгляд Мэгги ожесточился. Она ухватилась за стойки перил, как за прутья тюремной решетки. Здесь не было Дасти, чтобы защитить свои игрушки, чтобы делиться ими, только если он хочет, чтобы безраздельно обладать оранжево-розовым динозавром, любимыми модельками автомобилей, миниатюрными джипами. Ей хотелось вихрем ворваться в гостиную, раскидать игрушки по полу. Пнуть Лароуза. Но мать и без того сердилась на нее за то, что она пререкалась с учителем, и ей полагалось сидеть запертой в своей комнате.
Ландро и Эммалайн все еще стояли в дверях. Никто не попросил их войти.
– Вам что-нибудь нужно? – спросил Питер.
Он всегда спрашивал, чем может помочь тому, кто к нему пришел, но только Нола поняла, как грубо на сей раз прозвучали его слова, какая невероятная печаль в них скрывалась.
– Чего вы хотите?
Они ответили просто:
– Теперь наш сын станет вашим.
Ландро поставил на пол небольшой чемодан. Сердце у Эммалайн разрывалось. Она поставила еще одну сумку у входа и отвела взгляд.
Ему пришлось объяснять, что означают слова «Наш сын станет вашим», а потом повторить снова.
Пораженный Питер разинул рот.
– Нет, – сказал он. – Я никогда не слышал ни о чем подобном.
– Это старый обычай, – ответил Ландро.
Он проговорил это очень быстро. Можно было многое добавить, чтобы пояснить их с женой решение, но он больше не мог говорить.
Эммалайн взглянула на сестру, которую недолюбливала. Потом, не издав ни звука, она подняла глаза и увидела Мэгги, прильнувшую к перилам. Злое кукольное личико девочки поразило ее. Пора отсюда уходить, подумалось ей. Она резко шагнула вперед, положила руку на голову сына, поцеловала его. Лароуз, поглощенный игрой, погладил ее лицо.
– Позже, мама, – сказал он, копируя старших братьев.
– Нет, – снова сказал Питер, делая отрицательный жест рукой. – Так не пойдет. Заберите…
Затем он посмотрел на Нолу и увидел, что выражение ее лица изменилось. Оно стало мягким. А еще в нем проступила жадность. Казалось, она отчаянно цепляется за этого ребенка, что заставляет ее наклоняться к нему все ниже и ниже.
Ближе к вечеру Нола приготовила суп и поставила обед на стол, сохраняя при этом очень сосредоточенный вид. После каждого привычного действия она словно забывала, что следует делать дальше, и ей приходилось собираться с мыслями, чтобы найти тарелки, достать масло, нарезать хлеб. Лароуз начал медленно есть суп. Потом, неуклюже
