запряженная парой гнедых, бесшумно катила по ровной, как стрела, обсаженной молодыми деревьями дороге. Ее высокие тонкие колеса увязали в сухом, недавно подсыпанном песке, отчего лошади порой даже переходили на шаг. Однако сидевший впереди на высоком жестком облучке кучер, бритый, в полосатом пиджаке явно с барского плеча, коренастый мужик, в такие минуты тут же поднимал свою пугу – деревянную трость с длинной лентой кожи на конце. Лошади озирались, таращили на него глаза и дружно храпели – кивая головой, они как бы жаловались ему и на беспощадную августовскую жару, и на вязкую дорогу. Однако страх их был все же сильнее, и потому вскоре они опять начинали бежать рысью…
На мягком, обтянутом коричневой кожей сиденье, раскинув руки в стороны и забросив ногу на ногу, восседал необыкновенно красивый сухощавый мужчина в черном дорожном костюме. Это был князь Леон Игоревич Менжинский, владелец Свентицы, Великого Села, Новоселок и целого ряда других более мелких деревень и фольварков здешнего уезда. Необыкновенность его заключалась во всем: в одежде, в стройной осанке, в выражении лица, хранившего, помимо уверенности, еще и явную холодность. Густые вьющиеся волосы его были светлыми. Князя можно было назвать блондином, если бы не седина, заметно смазывавшая истинный цвет его шевелюры. Прямой, как бы разделявший лицо надвое, тевтонский нос лишь умножал в выражении князя упрямство и холодность. А в его прищуренных глазах, если присмотреться, читалась и вовсе злобная прямота. Судя по всему, он был явный эгоист, и тонкие сжатые губы лишь подтверждали это. Одновременно это был великий лицемер, актер, способный расположить к себе кого угодно. Стоило его густым темным усам шевельнуться, как перед нами представал уже другой человек, способный вызвать зависть у мужчин и вожделение у женщин. Да, он действительно был красив, этот Менжинский. И, очевидно, умел пользоваться этим…
– Живее, Панкрат, у нас мало времени, – неожиданно властно обратился он к кучеру. – Не терплю, когда ты дремлешь!
Всего на мгновение дав передышку лошадям, кучер уже получил замечание. Строгий окрик встрепенул и рассердил Панкрата. Он расправил свои могучие плечи, поднял пугу и что есть силы ударил ею по крупу одной из гнедых. Пролетка дернулась, несколько раз качнулась на упругих рессорах и устремилась вперед куда живее прежнего, оставляя за собой клубы пыли. При этом серебристые обода на колесах – настоящая английская сталь! – так и засверкали на солнце.
– Поддай! – буркнул Панкрат, воодушевляя себя и лошадей. – Буде у меня! Поддай!
Отбрасывая струйками песок позади колес, высокая пролетка стала будто невесомой, словно отделилась от земли, облаком поплыла туда, куда увлекала ее буря. Князь крепче схватился за поручни…
На этот раз его торопило не дело, как обычно, а страсть. Отсюда и его нетерпение. Он ехал на свидание к своей любовнице пани Эвелине. Последний год многое из того, что делал Менжинский, было посвящено этой женщине. Князь купил и обставил для нее дом. И дорогу эту к ней тоже подсыпали и обсаживали деревьями по его указанию…
Преодолев низину, лошади потащили
