улыбнулся я.
– Так-так-так, – он в мгновение ока оказался рядом. – Ещё раз, верни на лицо это выражение.
– Что? – я растерялся. Он сидел слишком близко. Сердце забилось в разы быстрей. Я хотел отодвинуться, но за спиной стенка – непреодолимая преграда.
– Улыбнись, – попросил он мягко, обхватывая ладонями моё лицо, – тебе идет улыбка.
Но… отвёл взгляд и попытался отвернуться, чтобы спрятать смущение. Страх медленно вернулся.
– Пусти, – я не прошептал, а выдохнул, – пожалуйста…
– Что? – удивлённо. Но тут же, осознав, убрал руки. – Прости, я не хотел тебя пугать.
Он расстроился. Поднялся и отошёл. Вечер заканчивался в тишине. Дольф ходил растерянным и, словно в трансе, готовил мазь и перевязывал рану. А я? Что я чувствовал, глядя в опечаленное лицо Дольфа? Даже тени улыбки, что раньше украшала его веснушчатое лицо, до темноты не проскользнуло.
– Дольф, – едва слышно окликнул его ночью, когда погас свет и воцарилась тишина: – Ты не спишь?
– Нет.
Он, повернувшись, посмотрел на меня.
– Ты… – я с трудом подбирал слова. – Ты злишься?
– Нет. Я сам виноват, прости. Этого не повторится. Я ведь вижу, что ты до сих пор боишься. Когда я наношу мазь, тебя всегда передёргивает.
– Прости.
– Не извиняйся. От природы не уйдёшь. Кентавры испокон веков считали людей врагами. Это у тебя в крови, – Дольф вздохнул – горестно. – Но все же ты милее, когда улыбаешься.
– С-спасибо, – промямлил я.
Эту ночь я провёл спокойнее, чем прошлую. Сны пришли на этот раз яркие и грустные: о братьях, отце и матери, о детстве в табуне. А потом возник Дольф. Счастливый, улыбающийся, он звал. Держал за руку, водил по полю трав. И, казалось, что пряный аромат заполнил всё кругом. Я смеялся, скакал вокруг него, радость переполняла сердце. Так хорошо и тепло.
Проснулся я далеко за полдень. Дольф уже ушёл. Солнце, пробиваясь сквозь мутное окошечко, приятно согрело бок. Я нежился в лучах, медленно скользящих по телу, расслабился и вздрогнул, когда распахнулась дверь, и Дольф буквально влетел в дом.
– Ну, ты и соня, – усмехнулся он. – Но это очень хорошо: значит, выздоравливаешь.
Он был счастлив: подпрыгивал от возбуждения, напевал и насвистывал незнакомые мотивы. От одного только взгляда на сияющего от удовольствия и радости Дольфа на сердце у меня становилось тепло.
– Болит? – спросил он вечером, когда менял повязки и наносил мазь.
– Нет. – Отсутствие боли меня удивило.
Нога действительно долго не беспокоила. Почти неделю. Но потом случилась буря. Полдня бушевала гроза. Я выл от сильной тянущей боли. Вернулась лихорадка. Как ни старался, Дольф не мог облегчить мои мучения. Мази, питье, компрессы – ничего не помогало. Под вечер, вымотавшись окончательно, я забылся в тревожной дрёме, лёжа головой на коленях Дольфа. Сквозь сон чувствовал, как он прикладывал прохладный
