голубом виске простора!Я промотаю, растеряю весь
свой голос, сорванный о нежность.
Есенин в декабре повесится,
сгорит в тоске седой Онегин…
Мне кажется, что так неправильно
жизнь тянется – темно и глупо,
и смерть – в твоих ладонях, Равви,
на миг притихшая голубка.
Написано в поезде
Бегут огни в простывших ризницах
твоих дощатых полустанков.
И эта ночь к чему-то близится,
как наш вагон – полупустая.
Нас гонит, гонит боль колючая…
Вокзалы лошадьми понурыми
в тоске, щемящей, как уключины,
впрягаются в стальное утро.
Ты тянешь мимо, Русь разбойная,
потерянная и вековая,
дороги синие, чтоб помнили,
чтоб помнили и уповали.
И не считаясь с пассажирами,
тихонько плачешь об отставших.
О, Господи, не на поживу —
на слезы душу мне растащат!
Все те же ливни будут в рощах
телами ластиться к земле,
и мы с тобой не станем проще,
ни ласковее, ни светлей.
Мы уезжаем, уезжаем
и падаем, как на ножи.
И эти рельсы не заржавят,
покуда мы на них лежим!
Мы…
мышонок, посмотри, какая луна —
желтая и бальшая-бальшая,
значит, мама принесет шалунам
кусочек сахара,
хрустящего за ушами
ветер разогнал облака
как стадо овечек,
от горизонта налево.
небо похоже
на черный плакат
с лицом
испуганной королевы
а этажом выше,
нелепый такой,
человек, взобравшись на стул
секунду помешкал:
луна показалась ему
пятаком,
на котором выпадет
орел или решка
когда твой дом опустеет
в зоне военных действий
что ты станешь делать?
куда пойдешь?
только шорох в его углах
родом
из бесшабашного детства
да еще за окнами
ослепший дождь
старая старая
глупая мышь
пусть хозяева уходят
усталые и такие серые
только в хитросплетениях мыщц
плещется маленькое сердце
уходите милые
в поездах еще есть места
уходите хорошие
пожитки давно сложены
но кто-то же должен жить там,
где уже никто не может
в пустоте
в ледяном одиночестве
где даже деревья
уже не дышат
мы сидим на хвосте
у кромешной ночи
полуоблезшие
теплые мыши
в глазах твоих синих
озера
из чистого света
прощальные искры
вечерний неласковый иней
едва
