бросить грубое и презрительное:
– Брешешь!
– Ты с ума сошла! – вскочила Ганна. – Да как ты, паршивка, смеешь такое говорить мне?
– Складную сказочку придумала, – неумолимо отрубила Леся, – и, рассказывая ее следователям, следи, чтобы не сбиться.
– Перестань! Не имеешь права оскорблять! Я свою жизнь честно прожила…
– Может быть, – перебила Леся, – но тогда честно о ней и рассказывай.
– Сволота, рвань вшивая! Да я тебе сейчас!..
– А не хочешь рассказывать о себе правду, тогда лучше молчи. И полегче с проклятиями. А то я тоже умею, – вела свое Леся.
– А ты… ты разве не оскорбила меня недоверием? Как плетью отхлестала!
– Переживешь!..
Ганна окончательно вышла из себя. Она сжала кулачки – глаза яростные – шагнула к Лесе. Еще секунда, и она бросилась бы на девушку, чтобы ударить ее, вцепиться в волосы и тащить по полу, расшибая каблуками голову, как делала это надсмотрщица в лагере, где она пережидала хмурые дни.
– Молчать! – резко, коротко скомандовала Леся. – Назад! Руки за спину! Живо!
И Ганна, выкарабкиваясь из залившей всю ее ярости, вдруг увидела перед собой не Лесю – надзирательницу из лагеря. Такой же угрюмый голос, такие же короткие приказы, попробуй замешкайся – кровью вспухнет спина от плети.
И не понимая, как это произошло, она выполнила команду, убрала руки за спину.
– В лагере ты действительно была, – удовлетворенно отметила Леся. – А то, может, и немцы вышколили, они это умеют…
– Во такый и мий Гнат скаженый, – бормотала в испуге Яна.
Очнувшись, будто от дурного сна, от злобного, переполнившего душу беспамятства, Ганна во все глаза смотрела на Лесю. Еще и улыбнулась, нет, не улыбнулась – скривила губы, будто в улыбке, а лицо застыло – недоброе лицо, злое.
– Что я хочу тебе сказать, кохана, – будто и не было только что яростной вспышки, почти пропела Леся. – Не повезло тебе. Рассказала ты не о себе – о моей подруге, Ганнусе Божко. В доме ее я часто бывала. И это мне давал бесплатно книжки ее отец. Все было: и книгарня, и гимназия, и бал прощальный. Только не было там тебя, моя рыбонько…
Сказала это так, чтобы не слышала Яна. И так же тихо продолжала:
– Работала Ганнуся у немцев переводчицей. Замуж вышла за Тодоса Боцюна. И видела, как гитлеровцы ее мужа вешали. За что – история это сложная и тебе, вижу точно, неизвестная. Ушла Ганна вместе с немцами, дурочка, испугалась, как бы Советы мстить не начали. А что было дальше – тебе виднее. Только боюсь, нет больше Ганночки Божко, и вряд ли я найду ту могилку, на которую цветы хотела бы положить…
Стояла в камере тишина. Отсчитывал свои шаги часовой.
– Позови его, – сдавленно проговорила Ганна.
– Зачем?
– Донеси. Волю купишь.
– А я и так выйду. Не сейчас, так
