у меня, когда третий камень угодил в спину.
– Что случилось? – Есения обернулась, дожидаясь, когда я их догоню. Я прибавил шаг, как вдруг рубашка на груди натянулась, притянутая сзади, вынуждая притормозить. Я повернулся в пол оборота.
Сзади, держась зубами за выпущенный край рубашки, висел неприятного вида ребёнок. С широким лицом, усыпанным крупными пятнами веснушек, торчащими как солома в разные стороны давно не стриженными, редкими волосёнками и крупными ушами. Он был маленького роста с большой головой и коротким туловищем, одетым в просторную рубаху. И больше ничего – ни ручек, ни ножек. Уродец выпустил мою одежду, отпрыгнул и встал напротив меня, но как? Под ним я видел землю!!!
– Забери, – услышал я ворчливое бормотание, принадлежащее скорее старику, чем мальчику.
Я отвернулся в недоумении: «Кому так с малышом не повезло?» Не дожидаясь появления его родителей, поспешил за своими. Меня опять потянули назад. Я скорчил мину от досады. Как ребёнок двигался и чем он упирался, заставляя меня остановиться, ухватив зубами одежду, оставалось загадкой. А недоделанный страшоныш, подпрыгивая, словно на невидимых пружинах, обогнул меня и встал на дороге.
– Не хочу это. Дай пряник! – потребовал он.
– Нет у нас больше пряников.
– Хочу пряник! Забери это!
– Михаил, ты с кем разговариваешь?
– Не пойму, он как человечек, без ручек и ножек.
– Как же так?! – Есения вернулась ко мне, но причину моего беспокойства не увидела – бесполезно искала глазами того, кто стоял, насупившись, прямо перед ней и причитала: – Игошу обидели?! Как же так!
– Он пряник просит, а флакончик, чтоб назад забрали.
Есения вернулась к корзинкам, взяла флакончик и, крайне растревоженная, подошла ко мне.
– Точно нечего ему дать?
– Да я уже сам на сто раз карманы проверил, – признался я, принимая пузырёк из её рук. Есения наклонилась над придорожным кустом, сорвала красный цветок, положила вместо пузырька и попросила,
– Прости, Игоша. Можно я тебе пряник вечером принесу?
Игоша исчез и ни мне, ни ей не ответил.
Я принял протянутую мне руку.
«Опять боится меня одного оставить, прямо как на Ладушкиной Поляне», – вспоминал я, пока мы шли к открытым дверям храма.
Иконостаса или даже отдельной иконы при входе не было. Люди входили, отвешивая поклон. Я мог предположить, что религия, исповедуемая в храме, не перекликалась ни с мусульманством, ни с христианством или буддизмом и мне не знакома. Тогда я повторил за Есенией низкий поклон и вошел. Может и не надо было, Такрин, следом за мной, как к себе домой заходил. Но он вроде как преступник, что с него взять.
Стрихши встретили нас у входа, вместо того, чтобы угрожать оружием с требованием подчинения, гиганты с почтением поклонились «арестанту» Такрину и жестами пригласили следовать за ними. Он, как обычно, был не возмутим, кивнул мне, отвечая
