и столь же мало останется за его спиной грехов: «Несколько выкуренных им сигарет, несколько съеденных кусочков мяса, несколько монет, украденных в детстве у служанки, два посещения борделя (в обоих случаях он ушел, “ничего не сделав”), одна едва не случившаяся интрижка с домовладелицей в Плимуте и одна вспышка раздражения…» Всё! Оказывается, никогда не поздно стать святым. И еще поразит его, что до тридцати лет Ганди никакой особой цели перед собой не ставил. Значит, никогда не поздно «начать чистую, праведную жизнь и встать на сторону тех, кто живет хуже тебя». Ведь и Оруэлл, образно говоря, тоже всю жизнь будет «чистить нужники», несмотря на то что «запахи» низших классов ему, якобы «аристократу», шибали в нос. После этих слов он и выведет: Ганди в итоге, несмотря ни на что, «дезинфицировал политическую атмосферу» мира. Пророчески сказал. Ибо в 2000 уже году подавляющее большинство британцев признали Ганди, добившегося независимости Индии, ни много ни мало «человеком тысячелетия».
Загадки судьбы, тайны, мистика… Можно не верить в это. Но как могло случиться, что в первых числах августа 1927 года, сойдя с парохода Shropshire в Марселе (Оруэлл решил ненадолго остановиться во Франции и добраться до Парижа – Мекки писателей), он «с корабля на бал» угодил… в уличную демонстрацию. Флаги, плакаты, крики, возбужденная толпа… Что, спросите, случилось? Да ничего особенного. Выходя из банка, где Оруэлл менял валюту, болтая с каким-то клерком, он столкнулся с рабочей демонстрацией. На транспарантах был призыв: «Свободу Сакко и Ванцетти!» Он уже знал, кто это: американские рабочие-анархисты, которые еще в 1920-м были обвинены в убийстве кассира и двух охранников обувной фабрики в США. Дело их тянулось несколько лет, и смертный приговор вступил в силу как раз в августе 1927-го – обоих вот-вот должны были посадить на электрический стул.
– Их, этих чертовых анархистов, надо было просто повесить, – буркнул Оруэллу его спутник.
– Но ведь они, – возразил Оруэлл, – могут быть не виноваты в преступлениях…
Клерк глянул на него ошарашенно и будто испарился. А Оруэлл лишь потому запомнил этот случай, что впервые за пять лет почувствовал: больше можно не притворяться, не прятать глаз, как в Индии, не молчать. Через десять лет он сам окажется в рядах испанских анархистов, а на автора книги о Николе Сакко и Бартоломео Ванцетти будет едва ли не молиться. Но отныне, с марсельской демонстрации, он будет говорить и то, что думает, и тогда, когда сочтет это нужным. Тоже ведь – возвращение к себе…
Нет, все-таки в августе 1927 года ему было не «еще» – «уже» двадцать четыре года. Половина отпущенного ему на земле срока, хоть он и не мог знать этого. Но мы зато знаем: он не опоздал! Ему, как и Ганди, еще не поздно было «начать чистую, праведную жизнь и встать на сторону тех, кто живет хуже тебя…». Не поздно отвечать на «неправильные» вопросы жизни – и даже замахиваться на вопросы «правильные».
Часть вторая.
«Война –
