командование распорядилось, то ли наше командование приняло такое решение выходить. Сперва отступали от рубежа к рубежу, а когда кольцо сомкнулось уже совсем, вот тут никакого руководства не было. Стрелять было уже нечем. Хоть пальцы вставляй – и пальцами стреляй. Пулемет мы подорвали. Была команда подорвать. Если где-то попадалась вражеская винтовка, или автомат, или что-то – все использовали. Над нами постоянно висела авиация, и минометы били, и пулеметы били, и пушки, и чего только не было на нашу голову. Поэтому старались больше уходить по болотам. Если знали, что где-то поблизости есть санчасть, то раненых вытаскивали, а так в основном оставляли, как говорится, на Божью милость.
Когда получили приказ на отступление, была директива, чтобы и местных жителей забирать с собой. И там в этой мясорубке погибло очень много местных. Очень, очень много, потому что шли толпами днем. Много осталось раненых, которых не смогли вывезти. Помню, проходили мимо одного госпиталя. Там была такая куча валенок, сложенная в виде стенки, за которой раненые прятались во время бомбежек. Особенно мне запомнилась переправа через реку то ли Тигода, то ли Тосно – не помню. У моста скапливалось много и людей, и машин – там была такая давка. Каждый прется вперед. Можно сказать, бегут панически. Немцы, конечно, бомбят и обстреливают. Если до этого шли подразделением, то тут все смешалось, и, как говорится, не до подразделения. Каждый проныривал как мог. Река была не очень широкая, и мы, не дожидаясь, решили переправляться вплавь. Я был тогда очень молодой, поэтому карабин за спину – и поплыл. Очень сильно бомбили. Бомбежку, как говорится, пережить можно, а вот когда стреляют с одной стороны и с другой, тут вообще… Стали выходить. Сначала отходили организованно, а потом командование, наверно, поняло, что организованно невозможно. Потому что со всех сторон били: и пулеметы, и минометы, и их малокалиберная артиллерия. Видно, зенитки или черт его знает, какие они. Да стреляли все трассирующими – это вообще ужас. Мало этого, так еще и авиация лупила почем зря. Потом стали выходить, кто как мог. Сначала мы двигались группой. Тут прямо на нас выскочили немцы и начали стрельбу. Ну, мы тут сразу попадали, стали тоже отстреливаться, ну, и помаленьку-помаленьку отодвигаться ближе к середине коридора. Ну, отбились потихоньку. Правда, нашу группу рассеяли. В этой сумятице я потерял своего второго номера. И мы выходили только вдвоем с военфельдшером. С какой он был части, не знаю. Сначала ползли. Потом его убило: долбануло осколком. Ползком уже плохо, так я катышком. Тихонько так. Ну, знаете, как лежишь и переворачиваешься туды-сюды. Катышком вот выкатился. Вот.
Не помню, какого числа я вышел из окружения, но это был уже июнь. Тут нас встречали, как говорится, с распростертыми объятиями. Ну а голодные люди – сами знаете. Один воздерживается много есть, а другой сразу две и три порции. Два-три раза подходил с котелком. Ну, а потом, естественно, как говорят в народе, заворот кишок. Медики спохватились, стали предупреждать. Да уже поздно. Многие из вышедших погибали. Я
