сказал Сим.
Я пожал плечами:
– Ты – мой пробный камень!
Потом улыбнулся Феле и достал кошелек.
Сим замотал головой:
– Нет-нет-нет! Я же тебе уже говорил. Увидеть ее голой – это худшее, что ты сейчас можешь сделать.
Глаза у Фелы слегка сузились.
– А в чем дело? – спросил я. – Ты что, боишься, что я повалю ее на пол и изнасилую?
Я расхохотался.
Сим посмотрел на меня.
– А что, нет?
– Нет, конечно! – ответил я.
Он оглянулся на Фелу, снова посмотрел на меня.
– А ты можешь объяснить почему? – с любопытством спросил он.
Я поразмыслил.
– Ну, потому что…
Я запнулся, потом покачал головой:
– Ну, просто… просто не могу. Я же знаю, что не могу съесть камень или пройти сквозь стену. Что-то вроде этого.
Я на секунду сосредоточился на этом, и у меня закружилась голова. Я прикрыл глаза рукой, стараясь не обращать внимания на непонятное головокружение.
– Пожалуйста, скажи, что я прав! – попросил я, внезапно испугавшись. – Камни ведь есть нельзя, верно?
– Да-да, ты прав! – поспешно сказала Фела. – Камни есть нельзя.
Я прекратил рыться у себя в голове в поисках ответа, и странное головокружение прекратилось.
Сим пристально смотрел на меня.
– Хотел бы я знать, что это означает! – сказал он.
– Кажется, я знаю… – негромко заметила Фела.
Я достал из кошелька костяной жребий.
– Я просто хотел поменяться, – объяснил я. – Но, может быть, ты все же не против, чтобы я увидел тебя голой?
Я встряхнул кошелек и посмотрел в глаза Феле.
– Сим говорит, что это плохо, но он совершенно ничего не смыслит в женщинах. Крыша у меня, быть может, приколочена не так прочно, как хотелось бы, но уж это я помню твердо!
Прошло четыре часа, прежде чем я наконец начал мало-помалу вспоминать о запретах, и еще два, прежде чем они восстановились полностью. Симмон провел весь этот день со мной. Он терпеливо, как священник, объяснял, что нет, мне нельзя пойти и купить нам бутылку бренда. Нет, не надо выходить и пинать собаку, которая гавкает на той стороне улицы. Нет, не надо ходить в Имре и искать Денну. Нет. Трижды нет.
К тому времени, как зашло солнце, я снова сделался самим собой – умеренно аморальным типом. Симмон долго и придирчиво меня допрашивал, потом отвел меня домой, к Анкеру, и заставил поклясться молоком моей матери, что до утра я никуда выходить не буду. Я поклялся.
Но нельзя сказать, чтобы со мной все было в порядке. Меня по-прежнему обуревали эмоции, жарко вспыхивающие по любому поводу. И хуже того: ко мне не просто вернулась память. Воспоминания сделались особенно яркими и совершенно неуправляемыми.
Пока я сидел у Симмона, все было не так плохо. Его присутствие меня отвлекало и развлекало. Но, оставшись один в своей крошечной мансарде у Анкера, я
