и готовы вслух рассуждать на эти опасные темы. Может быть, также и то, что между тобой и мной пролегает разница в мышлении представителей разных поколений. Возможно, вы уже ушли от того страха, который сковывал нас все годы. Но мы на эти темы, и тем более с использованием твоей лексики, побоялись бы даже раздумывать наедине сами с собой на собственной кухне. Просто в мозгу подобные мысли даже не прокручивались, мы наложили на себя табу и помыслить такими категориями не могли.
Больше с Борисом Андреевичем я в жизни не встречался.
Рассказ о нашей школе стоит завершить воспоминаниями о многолетнем её директоре – Вениамине Евлампиевиче Федоровском. Конечно, собрать такой замечательный коллектив учителей и поддерживать столь высокий уровень обучения, каковыми отличалась наша школа, было невозможно, если бы во главе педагогического коллектива не стоял действительно выдающийся руководитель, каким был Вениамин Евлампиевич. Все школьники, начиная с первоклашек, знали директора в лицо, хотя он никогда не выпячивался, не говорил повелительным и громким голосом. Его никто не боялся, но уважали его искренне и глубоко. Иногда он выступал на школьных собраниях, и каждая его речь была чужда дешевой патетике и демагогии. Напротив, он говорил немного, спокойно, даже негромко, но всегда по существу.
Лично с ним я познакомился при не очень хороших обстоятельствах. Я не был ни шалуном, ни забиякой, но в минуты, когда меня прижимали или доводили, взрывался и старался за себя постоять. Осенью 1946 г., когда я учился в третьем классе, один мальчик из нашего класса, Володя Жаднов, (кстати, в будущем рекордсмен РСФСР по плаванию среди юношей, а потом профессор и заведующий кафедрой в Горьковском мединституте) больно толкнул и повалил меня. Он был явно сильнее, но я был импульсивнее. В руках у меня была папина военная сумка, которую мы называли планшеткой. Полог сумки закрывался на мощную скобу, в которую нужно было просунуть ремень, пришитый к пологу. Не очень хорошо понимая, что я делаю, я размахнулся изо всей своей силы этой сумкой и ударил обидчика, причем пряжка попала ему прямо по голове и рассекла кожу. Произошло это в коридоре на первом этаже на первой перемене, и меня пожурила дежурная учительница, которая видела, как на меня первым напал другой мальчишка. Она не заметила, что у Володи проступила кровь под волосами, а то мне бы пришлось плохо уже в тот момент. Правда, позже я узнал о пораненной голове Володи от моего папы. Лечащим врачом папы была главный фтизиатр Горького, Галина Михайловна Жаднова, она и рассказала ему, какой я забияка и как плохо поступил с её сыном. А сам Володя – мужественный и спокойный мальчик – промолчал. Кстати, потом мы несколько лет сидели с ним за одной партой и дружили.
На следующей перемене (это была так называемая большая перемена) я провинился опять. Дети из более состоятельных семей ходили на этой перемене в буфет, чтобы купить за пять копеек пирожок с капустой, или стакан компота за три копейки, или стакан чая с сахаром тоже за три копейки. У меня даже таких
