и не застали бы…
Сашка греб еле-еле, борясь с какими-то непонятными завихрениями, а мне так не хотелось слышать ни резкого звона (наверно, шампуры в ведре), ни суматошных воплей полупьяной компании, не хотелось видеть их, стоящих на самой верхотуре пещеры, рядом с крестом…
– Заснула там, что ли? Черпаком-то работай, воды полно, – встряхнул
меня Сашка.
– Сам-то греби давай, согреешься, – ответила я.
Юлька свернулась на носу в позе эмбриона.
– Юль, куртку дать? Замерзла? Или опять тошнит?
Она замотала головой:
– Я просто.
Молчали. Всем было не по себе.
– Если девочка будет, Верой назову, – сказала Юлька задумчиво.
– А если сын?
– Андреем…
– Андрей Саныч? Неплохо, – отозвался Сашка, будто очнувшись от своих размышлений. Очки его совсем съехали на нос и едва держались. Похоже, он греб с закрытыми глазами.
Мы отплыли уже достаточно далеко, чтобы не слышать оголтелого веселья с острова, как вдруг Сашка опустил весла и стал рыться в сумке.
– Ты чего?
– Вижу кадр.
Настроив фотоаппарат, он долго сидел с закрытыми глазами, опустив голову на грудь, потом встал, стараясь не раскачивать лодку и, глянув еще раз на небо, щелкнул затвором…
А с острова к нам тянулась тоненькая березовая дорожка. Старые березы стояли на берегу, омывая сцепившиеся корни, другие спускали в воду длинные желтые пряди, третьи, совсем маленькие, были в воде уже по самую крону… А высоко, в ледяном тургоякском небе, медленно таяло ленивое осеннее солнце…
19.04.2001
По грибы
…И опять уходящий день, смутное сознание красного, когда оно давно впиталось в землю… Я чувствую сцепление колес с рельсами, я чувствую ветер с двух сторон – по право и по лево – ветер в рождение и смерть, я знаю – к у д а я должна идти… Я снова ищу Кольку «за линией», ведь ему вечно три года, он сам не справится, потому что еще не прошел свой путь…
…В вечере много сизо-серого, зовущего ы – разливается повсюду, тает, вспыхивает, но не кончается; плывет, пока не переходит во влажно-мерцающее ночное у – темно-синее, черно-сиреневое, черное. Как комья мокрой земли на лопате. Потом наступает одуряющая, звенящая тишина. Голова сама звенит и кружится. Редкие взвизги шин по асфальту, серый поцелуй дождя, просветляющего ночь. С дождем утекают краски ночи, струится что-то сизое, предрассветно-зыбкое, как переход в иное… Время самоубийств… Солнце цепляется за белесый туман; неохотно, как масло с водой, смешивается с ним, растекаясь дальше, заполняет собой полнеба…
В такое время подымают по грибы… Хлопают форточки, шипят пузырящиеся кофеварки, молоко из запотевшей банки выплескивается на ноги и мимоходом орошает побитую дверцу холодильника. С острых травинок под корни катятся шарики остекленевшей росы и неслышно разбиваются там…
Сырое,
