ч. 1, гл. 14, с. 200 и 217.
Забегая немного вперед, отметим еще одну особенность речи Швейка, которую также не счел возможным воспроизвести переводчик. Во всех своих рассказах об армейских днях Швейк активно использует дериваты немецкого. В комментируемой нами главе, в конце этого же абзаца читаем:
Когда я был на военной службе, так там один пехотинец застрелил капитана. Зарядил ружье и пошел в канцелярию. Там сказали, что ему в канцелярии делать нечего, а он – все свое: должен, мол, говорить с капитаном. Капитан вышел и лишил его отпуска из казармы, а он взял ружье и – бац ему прямо в сердце! Пуля пробила капитана насквозь да еще наделала в канцелярии бед: расколола бутылку с чернилами, и они залили служебные бумаги.
Вместе с тем фрагмент в оригинале имеет вид (немецкие дериваты выделены, а соответствующие чешские слова показаны в скобках (подробнее JŠ 2010):
Když jsem byl na vojně, tak tam jeden infanterista (pěšáka) zastřelil hejtmana. Naládoval flintu (pušku) a šel do kanceláře. Tam mu řekli, že tam nemá co dělat, ale on pořád vedl svou, že musí s panem hejtmanem mluvit. Ten hejtman vyšel ven a hned mu napařil kasárníka. Von vzal flintu (pušku) a bouch ho přímo do srdce. Kulka vyletěla panu hejtmanovi ze zad a ještě udělala škodu v kanceláři. Rozbila flašku (láhev) inkoustu a ten polil úřední akta.
Само по себе свободное использование заимствований из других языков – также весьма характерная черта живой разговорной чешской речи прошлого века. Однако сколько-нибудь пристальный анализ текста показывает, что Гашек в данном случае действует вовсе не как этнограф, а как художник и проводник определенных взглядов. То есть чем ближе ко всему имперскому и королевскому, тем больше враждебной чешской душе неметчины. Так что тут нужные аналогии вполне можно было бы и позаимствовать у такого несомненно успешного художника и идеолога, как Лев Толстой. «Севастополь в мае»:
Спускаясь на первый понтон, братья столкнулись с солдатами, которые, громко разговаривая, шли оттуда.
– Когда он амунишные получил, значит, он в расчете сполностью – вот что…
– Где тут отбить, когда его вся сила подошла: перебил всех наших, а сикурсу не подают. (Солдат ошибался, потому что траншея была за нами, но это – странность, которую всякий может заметить: солдат, раненный в деле, всегда считает его проигранным и ужасно кровопролитным.)
– Стуцер французской, ваше благородие, отнял; да я бы не пошел, кабы не евтого солдатика проводить, а то упадет неравно, – прибавил он, указывая на солдата.
Контекст и впечатление иное. К сожалению, переводчик «Швейка» на русский отчего-то не слишком жалует все особенное и яркое, подчеркивающее индивидуальность текста, и, например, «срезал увольниловку» (napařil kasárníka) – переводит таким невероятным служебно-канцелярским оборотом: «лишил его отпуска из казармы».
Необходимо подчеркнуть, что описанной зачистке и «деидеологизации» при переводе подвергнуты все диалоги во всех четырех томах.
Один присоветует одно, другой – другое, и «путь открыт к успехам», как поется в нашем гимне.
Очевидно,
