изгнанник?»
Тут, к своему мимолетному изумлению, он и вправду услышал взбешенный рев Билла, донесшийся бог весть откуда: «Прекратите эти завывания! Что это там за идиот?»
Пошевеливайся. Если остановишься, то начать снова уже не сможешь: это что-то сродни страху перед публикой, из-за которого можно забыть роль и уйти ни с чем и из-за которого пальцы горят при прикосновении к тому, что потом может стать уликой, и судорогой сводит живот. Пошевеливайся. Он положил на место апрельский том и вытащил наугад четыре других: за февраль, июнь, сентябрь и октябрь. Он быстро пролистал их, сравнивая некоторые места, вернул на место и сел, сгорбившись, умоляя Бога, чтобы пыль поскорее осела.
Почему никто не жалуется? Вот всегда так, когда куча народу в одном месте: никто ни за что не отвечает, всем на все наплевать. Он начал искать списки присутствующих, которые составляют ночные вахтеры. Нашел он их на самой нижней полке вперемежку с пакетиками чая и сгущенного молока: целые стопки, уложенные в папки в виде конвертов. Вахтеры заполняли их и приносили дежурному офицеру дважды за время его двенадцатичасового дежурства: в полночь, а затем в шесть утра. За их точность можно было ручаться – бог знает как, но в то время как ночной персонал разбросан по всему зданию, они умудрялись всех отметить, сохранить третий экземпляр и неизвестно зачем забросить его в этот шкаф. Эта процедура сохранилась еще с допотопных времен и, кажется, продолжала соблюдаться и поныне.
«Пыль и чайные пакетики на одной полке, – подумал он. – Интересно, когда здесь в последний раз пили чай?»
Он еще раз задержался взглядом на отметке за 10–11 апреля. Рубашка прилипла к ребрам. «Что происходит со мной? Господи, неужели я уже отработал свое?» Он повернул диск вперед, затем назад, снова вперед, два, три раза, затем захлопнул шкаф. Подождал, прислушался, бросил последний озабоченный взгляд на пыль, затем смело шагнул в коридор – назад, в спасительный мужской туалет. Его поразил шум и галдеж, пока он шел туда: треск шифровальных машин, телефонные звонки, женский голос, выкрикнувший: «Где эта чертова пробка, я ведь только что держала ее в руке?» – и снова этот таинственный гудок, но теперь уже не похожий на то, что играет Камилла в предрассветные часы. «В следующий раз я заставлю-таки ее выложить все начистоту, – подумал он с раздражением, – без всяких компромиссов, лицом к лицу, как это должно быть в жизни».
В мужском туалете он застал Спайка Каспара и Ника де Силски, стоящих у умывальников и потихоньку переговаривающихся, глядя не друг на друга, а в зеркало. Это были связные Хейдона для советских агентурных сетей, они много повидали на своем веку, и все их называли не иначе как «русскими». Увидев Гиллема, они тут же замолчали.
– Привет обоим. Господи, да вы и впрямь неразлучны.
Они были оба светловолосые и коренастые и больше походили на русских, чем настоящие русские. Он подождал, пока они уйдут, вымыл руки и затем небрежным шагом
