Два лакея стояли за ним и носили на своих ливреях такой же значок, какой я заметил на прислуге во дворе.
Мы разговаривали вполголоса, чтобы его не обеспокоить. Нападение на Колиньи, если только это известие верно, имело для нас большое значение. Если уж такому знаменитому гугеноту, пользовавшемуся расположением короля, могла угрожать опасность в Париже, то каким же опасностям там подвергался Паван! Мы надеялись найти город в полном спокойствии. Что если там уже начались смуты… Все это в пользу Безера, и тем меньше шансов на успех дела бедной Кит.
Наш сотрапезник между тем закончил свой ужин, но продолжал сидеть за столом, посматривая на нас с явным любопытством. Наконец он заговорил.
– Едете в Париж, молодые сеньоры? – спросил он резким повелительным тоном.
Мы отвечали утвердительно.
– Завтра? – спросил он опять.
– Да, – отвечали мы, ожидая, что он будет продолжать разговор.
Но он вместо этого впал в глубокое молчание, устремив неподвижный взгляд на стол. Занятые едой и разговором, мы уже почти забыли о его присутствии, когда, подняв глаза, я был поражен, увидев его у моего кресла. Он держал в руках клочок бумаги. Я вздрогнул – такое у него было серьезное лицо. Но, заметив, что в комнате появилось еще несколько других посетителей более скромного звания, я догадался, что он хотел сообщить нам что-то по секрету, и поспешил взять у него бумажку, на которой было написано только три слова: «Va chasser I'Idole». Я взглянул на него вопросительно, ничего не понимая. Вслед за мной Сент Круа с тем же результатом глубокомысленно изучил записку. Мари ее и нечего было передавать.
– Вы не понимаете? – сказал незнакомец, положив записку в мешочек, висевший на его поясе.
– Нет, – отвечал я, качая головою.
В знак уважения мы поднялись со своих мест и стояли теперь вокруг него.
– Значит нечего опасаться, – отвечал он, посмотрев на нас вполне добродушно. – Нечего. Поезжайте своей дорогой. Но у меня есть сын там… Немного моложе вас, сеньоры. И если бы вы поняли, я сказал бы вам: «Вернитесь назад». И без того достаточно овечек для стрижки.
С этими загадочными словами он повернулся и хотел уйти, но Круазет прикоснулся к его руке.
– Позвольте спросить, – сказал в волнении мальчик, – правда ли, что вчера был ранен адмирал Колиньи?
– Это правда, – отвечал он, обращая свои печальные глаза на мальчика, и в них мелькнуло ласковое выражение. – Это правда, дитя мое, – продолжал он каким-то торжественным тоном. – Господь часто испытывает своих избранных. Да простит мне Бог эти слова, и часто лишает рассудка тех, кто обречен Им на смерть.
И опять ласка засветилась в его взгляде, брошенном на Круазета: мы с Мари были смуглы и казались грубыми рядом с этим малышом. Затем незнакомец отвернулся и с каким-то странным возбуждением стукнул об пол своею тростью с золотым набалдашником. Резким голосом
