гной, и потек по черной броне.
Однако брат, похоже, совсем не чувствовал боли. С омерзительным треском отлепилась от аномалии вторая рука. Но грудная клетка оставалась прикипевшей к лазурной поверхности. Тогда Харон уперся в нее обеими верхними конечностями, и сильно оттолкнулся, оторвав себя от страшного порождения разрушенного энергоблока, которое отняло у него обычную человеческую жизнь, взамен подарив другую. Или, скорее всего, наградив проклятием. Потому, что жизнь в таком теле – не жизнь, а страшная пытка.
Это было первое, о чем подумал Хронос, когда мертвый брат повернулся к нему. На черном, полностью сожженном лице жутко выделялись глаза, налитые кровью из полопавшихся сосудов, похожие на буро-красные шарики, вставленные под черные, сгоревшие веки. Левую щеку Харона пересекала глубокая трещина, из которой медленно сочился гной, лениво стекая вниз по подбородку.
Существо, стоящее перед Хроносом, было мертво. Оно просто не могло жить. Но оно жило вопреки здравому смыслу, и сейчас говорило с ним, при этом нижняя челюсть чудовища судорожно дергалась в такт словам – видимо, нелегко произносить их, когда твое тело сгорело процентов на восемьдесят.
– Уходи, – с трудом проговорил мертвец. – Монумент исполнил… твое желание. Надеюсь… больше мы с тобой не увидимся.
– Что? Кто исполнил???
Хроносу было страшно. Даже любопытство ученого куда-то делось. Реально жутко это – разговаривать с мертвым чудовищем, которое несколько минут назад было твоим родным братом.
– Уходи, – повторил Харон, вновь поворачиваясь сожженным лицом к Монументу. – И… никогда не возвращайся.
Последние слова дались ему с трудом, и не потому, что его гортань и язык были почти полностью сожжены неведомым излучением, прорвавшимся сквозь заплатку между мирами. Взрыв на атомной электростанции вскрыл границу, отделяющую одну вселенную от другой. Но неведомые физические процессы сформировали преграду на месте пробоины, как сгусток крови, формируясь на поврежденной коже, прикрывает ее, останавливая кровотечение. Однако не все прошло гладко. И если б не Харон, прикрывший пробоину в заплатке своим телом, выброс аномальной энергии мог бы полностью уничтожить этот мир. Сейчас ученый, по необъяснимым причинам оставшийся в живых и ставший частью Монумента, знал – будут еще выбросы. Но уже не такие мощные, как самый первый. После смерти ему многое стало ясно. В том числе и о брате. Смерть вообще имеет свойство многое менять в человеке.
Хронос тупо посмотрел на изуродованную спину брата, развернулся, и пошел к выходу из зала, бормоча себе под нос:
– Кошмар… Какой кошмар… Что ж я теперь людям скажу? Руководству, друзьям… Они же не поймут. Никто не поймет… Нереально, немыслимо! Ох, как бы я хотел, чтобы уже прошло года три с этого момента. А лучше десять лет. Или двадцать. Чтоб все забылось, чтобы все забыли о нас, о нашей миссии… Чтобы о Хароне все забыли… И обо мне. Как будто не было нас никогда…
Он шел, а в его голове все звучал чужой, равнодушный голос:
«Я
