незнакомой, в сущности, женщины Фортунато вдруг почувствовал себя очень легко, а с тех пор, как дикая карта преобразила его, такое случалось нечасто. Она, похоже, не испытала совершенно никакой неловкости.
«Хватит, – сказал он себе. – Ты ведешь себя словно мальчишка».
Каролина, которая уже успела овладеть собой, положила руку ему на бедро.
– Дай мне только добраться до дома, – пообещала она, – а там уж я найду способ заставить тебя выбросить ее из головы.
– Фортунато?
Он перехватил трубку левой рукой и бросил взгляд на часы. Было девять утра.
– Угу.
– Это Эйлин Картер. На прошлой неделе вы оставили у меня монету.
Он уселся в постели – всю сонливость с него как рукой сняло. Каролина перевернулась на другой бок и накрыла голову подушкой.
– Да, я помню. Ну, удалось что-нибудь узнать?
– Похоже, я напала на след. Как вы смотрите на то, чтобы проехаться за город?
Она заехала за ним на своем «Фольксвагене», и они отправились в Шендейкен, небольшой городишко в Катскилльских горах. Он оделся как можно проще, в джинсы, темную рубаху и старую спортивную куртку. Но ни своего происхождения, ни отпечатка, который наложил на него вирус, он, разумеется, скрыть не мог.
Они остановились на асфальтированной площадке перед белой дощатой церквушкой и не успели выйти из машины, как дверь церкви открылась. На пороге появилась пожилая женщина в дешевом трикотажном костюме; голову она повязала шарфом. Она несколько раз с ног до головы смерила Фортунато взглядом, но в конце концов все же подала ему руку.
– Эми Фэйрборн. Вы, должно быть, те самые люди из города.
Эйлин представилась, и женщина кивнула.
– Могила там, – махнула она рукой.
Надгробие представляло собой строгую прямоугольную мраморную плиту, расположенную за белой кладбищенской оградой поодаль от остальных могил. Надпись над ней гласила: «Джон Джозеф Бэлзам. Скончался в 1809 году. Да сгноит Господь его душу».
Ветер запутался в складках куртки Фортунато, донес до него слабый аромат духов Эйлин.
– Темная это история, – начала Эми Фэйрборн. – Теперь уж никто и не разберет, где там правда, а где вымысел. Бэлзама все считали колдуном, и жил он на отшибе от остальных, в горах. Впервые о нем в наших краях услышали году в тысяча семьсот девяностом. Никто не знает, откуда он здесь взялся, говорят только, что откуда-то из Европы. Старая песня. Чужак, да еще и живет особняком, вот его и винят во всех смертных грехах. Коровы кислым молоком подоились или выкидыш у кого случился – все он виноват.
Фортунато кивнул. Сейчас он сам чувствовал себя чужаком – а еще обнаженным, уязвимым. Повсюду, куда ни глянь, виднелись только деревья и горы, лишь справа от него на вершине холма, словно древняя цитадель, возвышалась старая церковь. Природа, по его мнению, была хороша лишь тогда, когда
