возвращенных на службу ветеранов можно было создать боеспособные легионы в течение нескольких месяцев или даже недель. Для совершенно новых боевых единиц, чтобы они имели хоть какой-то шанс успешно соперничать с ними, это потребовало бы гораздо большего времени. Легионы из Македонии, если говорить о тренировках и опыте, имели преимущество в четыре года. Никто не сомневался, что четыре консульских легиона имели бы полное превосходство, если дело дойдет до столкновения с людьми Антония. Если бы последний вышел на поле боя, то ему потребовались бы другие войска, и речь могла идти, если говорить об Италии, только о тех, кто уже принял сторону молодого Цезаря.
Сами консулы, Авл Гирций и Гай Вибий Панса, были назначены на свои должности диктатором и какое-то время верно служили ему. Они не принадлежали к знатным фамилиям, и оба, вероятно, были старше, чем то требовалось для занятия консульской магистратуры. На публике Цицерон вовсю расхваливал их. В частных же посланиях он писал об их недостаточной энергии и активности, а его брат Квинт, который служил вместе с ними в Галлии, и вовсе считал их людьми никчемными и продажными. Когда Антоний покинул Рим, оратор стал убеждать сенат действовать против него. 20 декабря он произнес третью «филиппику» на заседании сената, созванном плебейскими трибунами – оба консула и многие магистраты разъехались по своим провинциям. Еще в ноябре речи молодого Цезаря – или, как его упорно называл Цицерон, Октавия – встревожили оратора. Как это часто бывало, он процитировал греческую сентенцию: «Я предпочел бы отказаться от спасения, чем быть спасеннным человеком вроде него!» Теперь Антоний казался не только самым большим, но и единственным злом. Децим Брут написал о своем отказе уступить консулу контроль над Цизальпинской Галлией. В этих обстоятельствах меньшее зло было более приемлемым, и оратор, наконец, заставил себя называть его не Октавием или Октавианом, а Цезарем. Республике предстояло принять помощь от девятнадцатилетнего юнца с его незаконно созданной армией.[199]
Риторика Цицерона, как обычно, явила себя во всей красе:
«Гай Цезарь, молодой человек, или, скорее, почти мальчик, но невероятной и, так сказать, божественной разумности и смелости, именно тогда, когда Антоний пылал великой яростью и когда боялись его жестокого и пагубного возвращения из Брундизия, а мы не просили и не думали о помощи и даже не надеялись на нее, поскольку она казалась невозможной, собрал сильное войско из непобедимых воинов-ветеранов, щедро тратя свое состояние… ради спасения государства (res publica)… Если бы он не родился в этом государстве (res publica), то сейчас у нас не было бы его из-за преступных деяний Антония».
Не обошел он похвалой и воинов молодого Цезаря:
«Не можем умолчать мы (…) о Марсовом легионе. За что храбрее [сражался] один человек, кто был более привержен государству (res publica), нежели весь Марсов легион? Решив, что Марк Антоний – враг римского народа (как это и есть
Цитата из Цицерона,
