Воздух увлажнился и посвежел, Широкий полог палатки с наветренной стороны опустили. Костёр не разводили, – где по темноте сушняк найдёшь? – но газовую плитку зажгли. Голубые язычки покачивались в неспешном танце с рваным, неуклюжим ритмом.
Они сидели за раскладным столом внутри палатки. Какое-то время Оксана пыталась подсчитать, во что обошлась их гиду экипировка, мебель, посуда, и прочее туристическое снаряжение. Её отец увлекался пешими походами и очень берёг то немногое, что смог позволить себе купить на скромную зарплату школьного учителя, так что цену окружающим вещам она хорошо представляла, и сколько времени с ними проводят вне дома – тоже. У Степана всё было очень добротным, но не с иголочки. Вряд ли парень домосед…
Украдкой Оксана продолжала его разглядывать. Короткая стрижка, скуластое малоподвижное лицо грубоватой лепки с характерными чертами коренных сибирских народов – будь-то шорцы, тельмучины или хакасы, – но смягчённые, вероятно, славянской кровью: прозрачно-синие глаза, точёный, почти женственный профиль. Странное сочетание, наводящее на мысли об опасности, точно такие же, какие внушала ей окружающая тайга: бескрайняя, глухая, затаившаяся; лишь на поверхностный взгляд – скопление знакомых деревьев и кустов. За ней чувствовалась бездонная глубина и дикость, способная поглотить их маленькую группу в пол присеста.
И чего такой человек в Вике нашёл? Ну, красивая. Умеет себя подать. Рисовальщица хорошая, слов нет, рука набита. Вот только работы её всегда казались залитыми лаком: застывшим, потрескавшимся, мёртвым. Она их не чувствовала. Голая техника, скелеты.
Алкоголь снял мышечные зажимы. Оксана, пожалуй, даже увлеклась за компанию с Виктором. Степан пил мало, а Вика больше делала вид, что показалось Оксане странным. Потом она забыла об этом.
– …заканчивали ординатуру, – рассказывал Виктор. – Последнюю неделю, по существу, жили в больнице. Ну, и пили, само собой. Спирт…
Он говорил много и громко, стягивал внимание на себя, как одеяло, а взгляд при этом был отсутствующий, словно он не байки травил, а пытался доказать теорему Ферма. Оксану забавляло это странное противоречие, пока она не пришла к простой и очевидной догадке: Сергачёв сбит с толку, а то и напуган. С чего бы?
– …не помню, когда вырубился: только, вроде, стакан держал и бац! Темнота! Очнулся от холода, зуб на зуб не попадает, башка трещит, во рту сухо и гадко. Глаза разлепил. Что такое?! Пелена серая перед лицом: мутная, холодная. К лицу льнёт, о щёку трётся. Себя не пойму: не то сижу, не то лежу; верх-низ, всё попуталось, только шаги слышу. Осторожные такие, крадущиеся…
Илгун-Ты.
Оксана поёжилась, словно её накрыла вязкая и холодная тень. Дерево-то никуда не делось. Оно парило на задворках её чуткого сознания, не в темноте – как сейчас, в реальности, – в оранжевых лучах умирающего солнца. Образ резкий и чёткий, словно продавленный в бумаге кохиноровским карандашом с твёрдостью пять эйч, не меньше…
– …проняло.
