лет, когда ты провалил первые в жизни экзамены и стал непригоден к карьере. Ты слишком хорошо помнишь все остальное, что тебя ожидало потом, словно вишенка на кремовом торте сверху. Правда, все относительно, и брат, прошедший успешно все эти школьные испытания до последнего, потом все равно стал художником, а не финансовым гением, как мечтал твой отец, осрамил себя и семью, и почти превратился в хикикомори… Не будем о грустном, просто ты привык, что к тебе относятся так же, как и в те далекие лунные пять лет, а на брата возлагают неоправданные надежды…
– Какие еще успехи у неудачников? Правильно, никаких, – говорит тот же голос, словно вещает по радио..
Он взял за правило, раздраженный на провалы своей маленькой фирмы, потерявшей за последние месяцы столько клиентов, сколько иные теряют за несколько лет, искать рядом кого-то, кто выглядит еще хуже. Даже если этим отъявленным неудачником будет собственный сын. Неудивительно, что он радуется тому, как тебе плохо. Даже странно, что он твой отец. Он, помешанный на мотоциклах, на «Кавасаки», древнем, как дедушка, на котором ездят только лузеры и старперы, хотя сам далеко не стар…
Ты отключаешь телефон и идешь домывать чертовы окна…. Десять часов утра.
Разговор произошел накануне, завершившись ледяным перемирием, будто дождь, зарядивший на ночь, просочился сквозь сито крыши, и продолжился сегодня за завтраком с потолка. Тревога нарастает в тебе, становится страшно, но ты молчишь, прислушиваясь к воплям из кухни, и продолжаешь тупо жевать, ожидая, что скоро это случиться. Что – ты не знаешь, но чувствуешь кожей, что оно стоит где-то рядом, как призрак, выбравшийся из могилы и досаждающий живым. Ты тупо ешь рамен, сидя за пустым столом перед окном, выходящим на улице с пятого этажа, на виду у зеркальных отелей и чуть подальше, за линией электричек, упирающихся в небо высоченных офисов где то в Ебису или на Синагаве, и даже звукопоглощающие стекла не защищают ночью от грохота поездов. Ты слушаешь, как мать орет из кухни, проводив в школу сестру, словно тебя тут нет, а есть лишь твоя бесплотная тень, которой, в общем-то все равно, лишь бы провести этот день до того долгожданного ночного часа, когда можно пойти кататься на скейте на набережную или пойти тусоваться в переулки на Омотесандо с такими же неудачниками. Там, перебравшись через забор, вы сидите толпой на перилах возле детского магазина или рыбного ресторана, или на задворках частной школы, пока кто-то из управляющих не прогоняет вас прочь, уж очень вы отпугиваете посетителей своим хохотом и дикими воплями, хотя наркотой и не пахнет. Но тебе сейчас наплевать, и, не слушая ее вопли, ты вдруг говоришь:
– Мама, я уже взрослый и могу сам платить за себя. И вообще, делай мне, пожалуйста, на завтрак яичницу, сколько раз я просил! Яичницу и сосиски, слышала ты меня! Яичницу и сосиски, пожалуйста! Ради дедушки, мама!
– Что?! – она
