еще утром, прорезанное прожилками белыми, словно в мясе, слоями наструганных облаков, вдруг опрокинули изнанкой над крышами упирающихся в серую топь небоскребов. Оно оказалось дырявым и полным холодной гнилой воды, принесенной с моря, ливануло, не щадя настроения, создавая заторы и понесло с собой сор и опавшие листья, а не надо бы… Бегут, раскрыв сотни зонтов вокруг, щелкают по плитке каблуки, под прозрачными маленькими куполами улыбаются лица, рестораны, кафешки, бары уже раскрыты, но еще не полны, хлопают трепещущими занавесями и выдыхают ароматами жареного мяса, тушеных овощей и кальмаров, фаршированных, пузатых, трепещущих еще похожими на резиновых змеек щупальцами, и рыб запеченных, и главное, топорщатся перья и плавники подгорающей, словно живой на длинной жаровне, махи-махи, осеняя своим ароматом, словно благодатью матушки Кэннон, не забывшей еще мальчишку, бегавшего к ней молиться каждое утро лет десять назад перед школой, оставляя записки под дверью священного зайца, а уж он донесет до матушки… Вот нашелся, дурак… Нет, уже налетела толпа, бегущая наперерез по переходу, некстати зажегшемуся, смеющаяся, строгая, мрачная, искрящаяся предвкушением вечера, обдающая утренними духами…
– Для тебя главное, что они хорошо платят.
– Что ты имеешь в виду?
Скорей-скорей, бежать, не глядя по сторонам, поскальзываясь на каблуках, разбрызгивая воду, струящуюся под ногами, и пусть зонт ломается и выпадает из рук. Вот новый, в аптеке у входа, отдаешь за него торопливо, заливаемый за шиворот ливнем, триста иен, знаешь, что одноразовый, но хватаешь, тебя берут под руку, чтоб не уплыл, а ты уже укрываешься, словно под колпаком. Прямо перед тобой выгружают коробки и ящики в обувной, сзади уже открылся электронный развал, и девушки призывно кричат тебе, но ты бежишь дальше, его ведут, как ребенка, хотя парень знает, что и не показался бы нынче на улице, промокнув насквозь, в ботинках, словно в болоте, хлюпает гнилая вода, а ведь знал, что будет промозглый ливень, но надо успеть.
– Не, они не кидают. Все оплачивают, хватит на месяц, чтобы жить, не считая расходов. Ты ведь это хотел? На долгий заказ не рассчитывай, но стабильность все-таки обсуждается.
– Будет контракт?
– Разумеется. Еще те бюрократы.
– А платят как? В смысле, прилично?
– Хорошо. Но ухо держал бы востро.
– А если им не понравится?
– Слушай, ты маленький? Ты работу в жизни уже искал или нет? Или ты реально хикикомори, как мне говорили?
Иши потряс головой, отгоняя позорное слово, словно несносного комара. Он плохо помнил вчерашнее. Позвонили внезапно, когда он спал. Киичи вспомнил о нем после летучки у главного, озабоченного заданием, спущенным сверху внезапно, словно у тех, что сидят в небоскребе в Синдзюку, которых никто из простых смертных не видел и видеть не может, а время для них, небожителей, бодхисатсв бизнеса, давно уж свернулось
