тусклые отсветы.
В центре равнины, на голой, выжженной давним пожаром поляне, стояли три женщины, три ведьмы в длинных развевающихся плащах и остроконечных шляпах.
Первое действие «Макбета», машинально отметила Лиза.
Лица ведьм она не видела, потому что те стояли к ней спиной, зато она отчетливо слышала их голоса.
– Когда, подруги, встретимся мы снова? – вопрошала одна из ведьм.
– Я нынче ночью прилететь готова! – отвечала ей вторая.
– Сегодня рано, нужно подождать,
– И на волшебных картах погадать! – подхватила третья.
– Какие карты? – окликнула женщин Лиза. – Вообще, где это мы находимся? Я понимаю, это «Макбет», но где сцена? Где зрительный зал? Где сами зрители?
Услышав ее голос, ведьмы испуганно оглянулись, и Лиза с изумлением их узнала.
Первой ведьмой оказалась помощник режиссера Валерия Гиацинтова, второй – Анна Коготкова, а третьей – загорелая до черноты Акулова, майор полиции.
Лиза невольно восхитилась – ведьмы были подобраны идеально. Гиацинтова с ее длинным носом и узкими губами, с длинными худыми руками и скрюченными, как когти, пальцами. Прожаренная в солярии майорша Акулова, казалось, что она только что вышла из самого ада. И наконец, Анна Коготкова. Из-под черного капюшона видны только лихорадочно горящие глаза. Ну, эта сыграет кого угодно, что ни говори, а актриса Анна хорошая.
– Как ты здесь оказалась, Тверская? – сурово воскликнула Гиацинтова. – Ты же должна быть на утреннем спектакле! Тебя же некому заменить! Овечкина в декрете!
– И вообще вы под подпиской о невыезде! – подхватила Акулова. – Вам нельзя никуда уезжать, тем более в Шотландию!
Коготкова ничего не сказала. Она достала из-под своего плаща медный колокольчик и зазвонила.
И Лиза проснулась от этого звона.
Солнце начало клониться к закату. Лучи его залили Стратфорд потоками старого золота. Старого золота – такого, каким были набиты трюмы испанских галеонов, о которых рассказывал в пивной старый Ник Уинтерботем. Стрижи вылетели на вечернюю охоту с резкими, истеричными криками. Уилл шел по грязной улочке, старательно обходя лужи. Отец велел ему отнести новые перчатки господину бейлифу, отдать их ему и получить плату.
Скука провинциальной жизни смотрела на Уилла из-за покосившихся заборов, из окон домов, мимо которых он проходил, скука окликала его голосами знакомых – голосом мясника Фила Донахью, гробовщика Мэтта Брауна.
Неужели ему суждено прожить свою единственную жизнь среди этой скуки и грязи? Неужели ему суждено унаследовать отцовскую перчаточную мастерскую, неужели ему суждено с утра до вечера выделывать телячьи кожи и кроить из них перчатки для богатых джентльменов и их расфранченных жен? Неужели всю жизнь его будет преследовать запах дубленой кожи?
Неужели ему суждено
