это относится не в полной мере. Копаясь в своем прошлом, восстанавливая его по кусочкам, фрагментарно, я неизбежно восстановил прошлое поселения, ибо живу здесь практически всю свою жизнь, в том числе цепочку событий, произошедших незадолго до лихорадки. Так я нашел причину.
– Какова же… причина?
– Вдова. Я сейчас расскажу, хоть и нескладно. Надеюсь, вам станет понятно. Первопричины мне, разумеется, не открылись, однако цепочку, ведущую прямиком к нынешней беде, я угадал, кажется, верно. Знаете ли вы, что в этих краях есть пророчествующий?
Тут Лигнин рассмеялся:
– Вокруг полно сумасшедших, так что-нибудь в таком роде непременно надо предполагать!
– Ах, ну да, вы, конечно же, скептик, материалист и, что отвратительнее всего, ломатель. Но прошу вас поверить мне на слово, тем более, что сегодняшней ночью в этой самой комнате, совсем недавно, вы не были ни скептиком, потому что из последних сил верили в чудо, ни материалистом, ибо готовы были допустить даже бессмертие души в любом виде – пусть его! – ни ломателем, ведь вы стремились созидать. Ведь вы… верили в чудо прошедшей ночью?
Отец Тимофей весь подался вперед, с любопытством и одновременно беспристрастностью исследователя вглядываясь в лицо противника, от которого требовал то помощи, то веры, то понимания; он как будто хотел удостовериться, проглотила ли жертва «наживку».
Андрей Михайлович поблек, отступил на несколько шагов, так что уперся спиной в стенку. Воспоминания всплыли в памяти необычайно живо, нелепо приукрашенные игрой воображения; вновь столкнули молодого человека с тем неизведанным, которое «рвет», продемонстрировали ему всю его беспомощность против этого «рвет» – разрушителя куда более одаренного, нежели сам Лигнин.
Через некоторое время Андрей Михайлович взял себя в руки (так, по крайней мере, выглядело внешне, для стороннего наблюдателя) и сказал:
– Я верил. Ждал. Но ведь… ничего не вышло, я остался обманут, следовательно, эта ночь лишь укрепила мои позиции.
– Быстро же вы отказались от сестры.
– Нет, я… не отказался…
– Что ж, воля ваша, верить или нет, только выслушайте без издевок. Я посещал этого пророка. Он показался мне весьма сомнительным. Судите сами – неопрятен, нелюдим, угрюм, попросту очень грязен. Однако слова его я запомнил: «Когда образ заплачет, тогда сделается мор и столп огненный». Уже после я все пытался понять, почему предречение так ярко запечатлелось в моей голове. Даже не знаю… голос у него был такой… медный и как бы перескакивающий с одного тона на другой, скрипучий и все время ускользающий. Быть может, меня поразили не сами слова, а всего только голос, каким они были произнесены. Так или иначе, в середине марта началась лихорадка.
– Но, отец Тимофей, ведь первая жертва, дочь ремесленника, заболела позже… так мне, по крайней мере, рассказывали.
