центр при суматошной работе в три смены.
На четвёртом занятии дошла очередь до него.
– Знаете, в ваших стихах, как бы это сказать… – руководитель объединения пожевал губами, выдержал паузу и договорил внушительно: – не чувствуется знания жизни, не виден жизненный опыт. Всё слишком общее. Нет конкретики, без которой жизнь бедна, тем более – искусство.
– А какая конкретика нужна? – упавшим голосом спросил Александр.
Мэтр не спеша пояснил:
– Ну, вот, идёте по улице и у вас развязался шнурок на ботинке. Деталь?
Ковальский молчал, не понимая: надо ли отвечать и что отвечать?
– Деталь! – ответил сам себе наставник поэтической молодёжи. – Вот об этом и пишите!
– А что же тут писать? О чём? – удивился Александр.
– Ну, как? Об этом самом и пишите! Кстати, не пробовали писать прозу? – Завитушки дыма у курившего и одновременно говорившего человека, казалось, смешались в одно с его словами и получалось нечто искусственное и похожее на шаманство… – Попробуйте, у вас может получиться…
О шнурках Ковальскому писать не хотелось. Он решил, что такие занятия в литобъединении ему ни к чему.
Спустившись вниз, в холле второго этажа увидел известного поэта, у которого вышло уже несколько книг. Его имя в области на слуху.
«А-а, была не была», – решился Ковальский.
Поэт был не один. Рядом – холёная женщина с ленивыми грациозными движениями.
«Конечно, я, как с парашюта, сейчас на них прыгну. Не очень-то. Но куда мне деваться? Когда я ещё со своими рабочими сменами могу его встретить?»
Он не помнил отчества поэта, а по имени обращаться неудобно.
– Скажите, вы не могли бы посмотреть мои стихи?
«Боже мой, я, как Есенин в валенках перед Зинаидой Гиппиус. Сейчас спросят: что это у вас за гетры?»
Женщина томно и вяло взглянула на Ковальского и стала смотреть в окно.
Поэт с расстановкой, негромко выговаривая каждое слово, сказал доверительно:
– Молодой человек, я в своих стихах запутался. Никак не разберусь, а в чужих – и подавно… Извините…
«Барчук хренов, я ещё по стихам твоим тебя понял», – подумал Ковальский и двинулся к выходу.
Уже на улице, окинув взглядом огромное здание, из которого вышел, произнёс:
– Сюда я больше не ездок!
VIII
…Два раза вспыхивали, было, огоньки в личной жизни Ковальского, когда казалось, что он влюбился. Но быстро гасли. Становилось скучно. Не было того очарования, которое дарила Анна.
«Две женщины: Анна и Влада, каждая по-своему, выбили меня из колеи надолго, если не навсегда», – так Ковальский подумал однажды и вынужден был согласиться с этим. Он утратил желание с кем-либо встречаться.
«Не женюсь лет до тридцати – это точно, – спокойно подытожил он размышления. – Ведь это я себе ещё в школе определил. Забыл?»
А
