пока ничего говорить не будем. Спрячем, а когда всё наладится, папа сам это заберёт. Я уверена, что всё обойдётся. Ну не могут же они… Ведь народ…
– Мы для них, дорогая, не народ… Но мы с тобой им будем нужны. Врачи всегда нужны… Большевики тоже болеют…
* * *
Вольская совершала ежедневный моцион, получая удовольствие от тёплого, уже почти летнего солнца. Размеренная ходьба по любимым улицам способствовала приведению в порядок её внутреннего мира. Путь свой она мысленно делила на отрезки, и на каждом из них её воображение рисовало свои картины. Скромный бульвар на улице Правды, навсегда оставшейся для неё Кабинетской, оно превращало в Les Champs-Elysées, где ей довелось побывать в далёком досоветском детстве. На Владимирском проспекте, глядя на театр имени Ленсовета, она вспоминала о «Владимирском игорном доме». Перед ней появлялись тени некогда живших неподалёку Достоевского и Некрасова. Переходя родную Ивановскую-Социалистическую, каждое лето утопавщую в тополином пуху, она вновь становилась юной кокеткой. Однажды кокетка умудрилась на этом перекрёстке споткнуться и, на радость зевакам, шлёпнуться на чугунную тумбу, зачем-то установленную на краю тротуара. Тумба была с трещиной, и все, кто был в курсе происшествия, потом беззлобно подтрунивали над Лизой – чугунная голова оказалась крепче чугунной тумбы. «Это Серёжа придумал про чугунную голову, – вспомнила Елизавета. – Тумба до сих пор стоит. Целая. А Серёжи скоро тридцать лет, как нет». Она вздохнула. Мысли о брате, которого она с годами вспоминала всё чаще, настроили её на элегический лад.
Окинув взглядом перекрёсток с тумбой, Вольская продолжила свою размеренную ходьбу в сторону Звенигородской улицы. Так она могла гулять по несколько часов, ничуть не уставая. Когда-то ей нравилось в такт шагам творить свои произведения, теперь же её мысли, в основном, текли в более прозаическом русле. В данный момент она пыталась понять, в самом ли деле звучали дикие слова, долетевшие до её слуха сегодня утром, или это было игрой воображения. «Что это такое? Слов таких не существует. Придумать их я не могла. Но что-то было в них знакомое… – думала Вольская. – А может, не слова мне знакомы? Было что-то в интонациях? Да нет, шипение какое-то и всё… Или голос? Приглушённый, странный, но был какой-то отзвук…». Пройдя по одному из своих обычных кругов: Социалистическая, Правды, Звенигородская, Загородный, она в задумчивости дошла до пяти углов, зачем-то перешла на другую сторону, где и очнулась от своих размышлений. Так и не придя ни к какому выводу, она собралась повернуть обратно, в сторону дома. У пяти углов её взгляд зацепился за что-то, что не сразу дошло до сознания Елизаветы Марковны, сосредоточившейся на дороге. Когда она миновала перекрёсток и оглянулась, ничего необычного поблизости не оказалось. Она замедлила шаг, через некоторое время снова осмотрелась и вдруг заметила близнецов Митиных и Сильву, которые приближались почему-то вместе и почему-то с противоположной от школы стороны. Дети быстро прошли мимо Вольской, не обратив на неё внимания, мимо своего подъезда, свернули за угол и скрылись,
