неподдельно увлеченный переливанием из пустого в порожнее, давно надоел Монтекову своим чересчур серьезным отношением к работе, ограниченностью и замкнутостью на бизнес-процессах. Роман бросал ему деловые реплики, и недоумевал тому, что сад Тюрильи в глазах парижан – лишь рутинная декорация для деловых бесед.
– Вы никак эмигрировали, Роман Олегович? – язвительно спросил кудрявый толстяк с соседнего столика.
– Никак не эмигрировал, Максик, – ответил Монтеков, нимало не удивляясь, что встретил своего бывшего сокурсника в Париже.
– Твой друг? – спросил Рене.
– У меня никогда не было друзей, и, надеюсь, не будет, – ответил Роман.
– Мне Саня говорил, что ты эмигрировал, – не отставал толстяк.
– Сане виднее, – зевнул Монтеков. – Хоть я и не знаю, кто это.
– Что же ты никого в упор не видишь! – возмутился Максим.
– Пересядьте к нам, – предложил вежливый Рене.
– Не собираюсь! – с гордостью сказал Максим. – Я на другой стороне баррикад!
– Как хорошо, что я не лезу ни на какие баррикады, – усмехнулся Роман и впился в коньячный бокал.
– Да что ты! – с издевкой сказал Максим. – То есть, сотрудничество с парижской компанией и попытки покинуть родину именно тогда, когда ей плохо – это не баррикады? Самые страшные противники России – это не бойцы, а конформисты!
– Я не воюю с теми, кто мне неинтересен, – сказал Роман. – И не надо путать конформизм с эскапизмом. Вы едины, я один. У вас поза, у меня позиция.
– Очень удобная позиция, – саркастически произнес Максим. – Такой комфорт позорен!
– Простите, я не очень хорошо говорю по-русски, – извинился Рене. – Почему вы считаете удобства позорными? В Европе немного другая точка зрения…
– Он считает, что позор – это когда драка, а я мимо, – сказал Роман. – Он думает, что даже если я одинаково равнодушен к обоим драчунам, то гражданский долг мне велит.
– Вот именно! – пафосно сказал Максим. – А если не любишь обоих – принимай сторону слабейшего!
– И когда слабейший станет сильнейшим – перебегай обратно, – добавил Роман. – Не любишь бегать – бей, и наоборот. А если я не люблю и бегать и бить?
– На таком молчаливом неучастии держится фашистский режим Лилипутина! – воскликнул Максим.
– Я-то думал, что он держится на говорливом участии, – отпил коньяка Монтеков. – Ты вот, например, еще на пятом курсе на меня в деканат писал, что я иронично про Бориса-освободителя говорю. Вот ты и пресек идеологического противника! А которые, значит, анонимок не писали – из-за этих Лилипутин и фашиствует…
– Да, я не всегда принимаю сторону слабого, – воинственно нахмурился Максим. – Но сейчас я – на стороне России!
– Россия у нас сейчас кто? – переспросил Монтеков.
– Призонов, конечно!
– О, да. Очень ослабевший мужчина. А если сил наберется?
– Надо
