громадинах на пол-лица.
Ашер… Когда она думала о нем, что-то внутри сжималось в тугой комок. Его невозможно было понять. Его нельзя было приручить. Вежливый с ней днем и грубый – ночью, он не знал жалости. Ада же от излишка гордости не выказывала своих истинных переживаний – ни страха, ни неудобства.
Вот только бы он хоть изредка оставался ночевать у нее в спальне. Тяжело засыпать одной. Она слишком долго спала одна – в детском доме, в интернате. Самым страшным был час отбоя, когда нужно заснуть, а ты не можешь из-за колючей тревоги за свою судьбу. Днем тревога затихала, сворачивалась ежовым клубком где-то в области живота, но стоило вспомнить о ней – колола. К счастью, было много отвлекающих дел: подъем, еда, прогулки, уроки. Лишь иногда застынешь с колготками, до половины натянутыми на одну ногу, и прислушиваешься, скребет – не скребет? Да, вот она, тревога, ощетинилась сотней игл. Под упреком нянечки, едким как кислота, вскакиваешь, одеваешься быстро-быстро – и бегом на улицу: носиться, висеть вниз головой на турниках детской площадки, кататься с горки, зарываться по локти в песок. Еще, еще, быстрее и быстрее, чтобы вертелись перед глазами лица, чтобы их размыло до плоскости ноздреватого блина, до неузнаваемости, чтобы слиться с этим миром, забыть о своем одиночестве, об отличии от тех, у кого есть родители.
Но ночью тебе некуда бежать в темноте общей спальни, где детей много, а в кровати ты одна. И никто не возьмет тебя на руки. Если нянечка случайно потреплет по голове, то жалость эта не добром – злом для тебя обернется: так и будешь ждать повторения этой мимолетной ласки и думать больше ни о чем не сможешь, сожалея, что не была к ней готова.
Ада думала, что вылечить ее от бесконечной жажды ласки можно, если обнять и не отпускать долго-долго, может быть, даже не дней, а лет. А тут Ашер, который не хочет спать с ней в одной постели.
Очень часто он уезжал на два дня, на четыре, иногда на пять. Ада радовалась – в такие дни вилла принадлежала ей одной. Домработница Лючия была не в счет, так же как и те, кто жил в домике для гостей, молчаливые печальные мужчины – они работали на Ашера Гильяно и казались Аде рабами, сосланными на галеры.
Она не думала, что их с Ашером отношения продлятся долго. Рассчитывала перезимовать в теплом климате и к лету вернуться обратно, в Петербург. Знала – Ашер не станет ее удерживать. Но предпочитала не думать об отъезде. «Ты во Флоренции, – говорила она себе. – В Тоскане, на родине Гуччи, вина и искусства. Наслаждайся, пока не отняли».
И она наслаждалась. В центре города величественный терракотовый купол Дуомо следил за ней из просветов узких улочек, как глаз великана. Рядом с собором на площади резная, будто из слоновой кости, колокольня Джотто, баптистерий, воздвигнутый на фундаменте храма Марса. Весь ансамбль выполнен из мрамора трех цветов: белого, зеленого и розового. Хотелось плакать, глядя на эти стены, которые столько пережили: религиозный экстаз, чуму, войны, реконструкции и ежегодные паломничества туристов. В первые недели
