кого не была секретом: тайные влюбленности вышли из моды, еще когда я училась в седьмом классе.
А вот у Фостера было много секретов, и, несмотря на привычку чесать языком, хранил он их бережно. Раз в неделю он ходил к психотерапевту и никогда не рассказывал об этих встречах. После смерти дяди Чарли мама Фостера была в ужасном состоянии, и об этом Фостер тоже ничего не говорил. Меня это беспокоило. Беседы с психотерапевтом – это, конечно, личное. Но он ни слова не сказал о маме с тех пор, как мы забрали его из их дома в Калифорнии. Будто у него никогда и не было мамы. Он не говорил о ней, не плакал, не жаловался, и, как по мне, это ненормально.
Может быть, он проявлял эмоции только за закрытой дверью в кабинете психотерапевта. Может быть, час в неделю он рыдал, кричал и бил кулаком в подушку, как обычный человек. А может быть, из-за того, что случилось с его мамой, он больше не мог вести себя нормально.
– Пахнет сырными начос.
Я подняла голову. К моей скамейке пробиралась Марабелль Финч, одной рукой, как обычно, поглаживая живот. Она начала так делать уже на втором месяце беременности, когда животик у нее был еще плоским.
Пока ребеночек не начал расти, Марабелль казалась красивой, тонкой и хрупкой, как сахарная вата или стеклянная фигурка. Но теперь она была уже на шестом месяце и заметно поправилась. Ее лицо стало круглее, тело – полнее, и теперь она больше напоминала настоящего человека – очень красивого человека.
Пока она устраивалась рядом со мной, я понюхала свою подмышку.
– Не от тебя, – сказала Марабелль. – Просто в воздухе витает.
Я втянула носом воздух. По-моему, пахло уличной жарой и четырьмя десятками парней, которые занимались на поле.
– Как ты? – спросила я.
– Нормально. Голова болит.
– Не стоит тебе, наверное, торчать на улице. Слишком жарко.
– А они торчат. – Марабелль указала на поле.
– Им можно.
Марабелль нахмурилась:
– Потому что они мальчишки?
Я вздохнула:
– Пойдем-ка в школу. – По дороге я спросила: – Хочешь газировку или еще чего-нибудь?
– Ребеночек не выносит газировку.
У Марабелль теперь не было собственного мнения. Все решал ребеночек, и, кажется, ему вообще мало что нравилось.
Прошлой весной я была в библиотеке и просматривала книги в отделе художественной литературы. Свернув в очередной проход, я увидела Марабелль. Она сидела на стремянке, а рядом с ней стояла брошенная тележка с книгами. Марабелль сидела прямо, положив ладони на гору книг на коленях, и сосредоточенно смотрела на верхнюю полку напротив себя.
– Привет, – сказала я.
Та не шевельнулась.
– С тобой все нормально?
Марабелль моргнула раз, другой, а затем перевела взгляд на меня.
– Да, – наконец ответила она. – Надо кое-что проверить.
– В какой-то книге? – спросила я, и она засмеялась. Даже расхохоталась, слезы на глазах выступили.
– Нет, – произнесла Марабелль,
