уезжать? – спросил Валерий.
– Не знаю. Это для меня загадка. Он прекрасно говорил по-английски, с этой стороны у него никакой проблемы бы не было. Он получил бы в свое распоряжение огромную лабораторию, он мог бы делать что угодно…
– Но он и здесь мог делать что угодно, – возразил Сазан, – все говорят, что завод процветал благодаря его усовершенствованиям…
– Усовершенствованиям! – презрительно сказал доктор. – Именно что усовершенствованиям, а не открытиям! Игорь был ученый, талантливый, гениальный ученый, а не технарь. Употреблять Игоря здесь, на заводе, – это все равно что Леонардо да Винчи заставить расписывать консервные этикетки. Конечно, можно совершенно искренне сказать, что этикетка была расписана превосходно. Но его предназначение – не стать генеральным директором, а получить Нобелевскую премию…
Нестеренко вдруг сообразил, что этот пожилой и немножко нелепый человек, несмотря на должность в международном концерне, сам, наверное, является далеко не последним ученым и среди людей понимающих наверняка пользуется почетом и уважением.
– A y вас есть Нобелевская премия? – внезапно спросил Нестеренко…
– Нет. Сказать по правде – одна моя работа, разумеется, я один из авторов… В свое время я сделал ошибку. Я принял предложение возглавить отдел в «Ланка-Гештальт». Мне просто надоел университетский мир, бесконечные поиски грантов, интриги на пустом месте… Вы знаете, университетская наука – это ужасная вещь. Она противостоит новым открытиям. Даже человек с моим именем, если он пишет заявку на грант, должен написать, что будет делать все то же самое, что и до него, но только на полшажка впереди коллеги. А настоящее открытие – это не шажок вперед, это прыжок через пропасть.
Гертцки помолчал.
– Мне предложили совершенно невиданные для университетского ученого деньги, обещали свободу… Но фармацевтическая компания – это тоже клетка, только другого рода. Там ты можешь прийти к президенту и объяснить ему идею, и он сразу все поймет, а потом спросит: «А сколько мы на этом заработаем?» В университетах боятся гениальных идей, а в компаниях ими не интересуются, если на них нельзя заработать. Игорю, как ни странно это звучит в вашей нищей России, повезло. У него были свои деньги и фактически свой институт, приватизированный, как я понимаю, за копейки. Он мне рассказывал, что платил из своих денег по триста долларов лаборантам, которые квалификацией не уступают докторам наук…
– Ничего не понимаю, – покачал головой Валерий, – то здесь Игорю была лафа, то он расписывал этикетки. И зачем ему в американский университет, если там все так ужасно?
– Игорь пробил барьер этой публикацией. Завтра все ведущие лаборатории кинутся повторять опыты Нетушкина. После нашей премии очередь бы выстроилась, чтобы дать ему гранты…
– А что он сделал-то? Лекарство?
Гертцки, который половину своей речи посвятил открытию Нетушкина, страдальчески выгнул брови.
