о семейном. И странно и чудно прозвучало бы какому-либо Муцию, Сципиону или Атриппе в безукоризненной римской речи по-русски произносимое: «Княжна Дубравка, князь Андрей Ярославич, Кирилл-владыко, Батый!»
И не один испылал снаружи берестяной багрово-дымящий факел, и не одна догорела ярого воску свеча внутри ковровой кибитки, мчавшейся в буранную волжскую ночь.
Надлежало расстаться. Суздальским – дальше к северу, Волгою, галицким – налево, в Переславль.
Время от времени делали краткие остановки – дать выкачаться лошадям. И тогда и Александр, и Даниил, и дружина выходили поразмять ноги.
Кичливые силачи новгородцы и ухватистые, проворные суздальцы сами напросились было на одной из стоянок бороться – в обхват и на опоясках, только без хитростей, без крюка, без подножки, а на честность, с подъемом на стегно.
А и зря напросились – клали их галицкие! – только крякнет иной бедняга новогорожанин, ударенный об лед!
– А не надо было нам соглашаться без подножки! – огорчались володимирцы, суздальцы и новгородцы.
Александр же Ярославич, неодобрительно усмехнувшись, сказал, с досадою на своих, слегка пощипывая пушок светлой небольшой бороды:
– Что же вы, робята мои?! Срамите князя. Данило Романович скажет: плохо он, видно, кормит своих!..
Новгородцы и суздальцы стояли понуро.
– Да то от валенков! – попробовал было оправдаться один.
– Разулся бы!
И тогда, осмелев, один из парней, во всю щеку румяный, громко и задорно сказал:
– Круг на круг не приходится! Сборемся еще!..
– Ну смотрите!.. – отвечал Александр.
Как-то одной из темных ночей Андрей-дворский, взявший за правило совершать еженощный обход не только своих, галицких поезжан, но и новгородских, прибежал к повозке князя таков, что и лица на нем не было.
– Княже! – вымолвил он, всхлипнув. – Подлец-от Вышатича-то ведь убил!
Одним прыжком Даниил очутился на снегу. Оба кинулись к новгородским. А там уже, у последнего возка, пылали во множестве берестяные факелы в руках рослых дружинников, багровым светом своим озаряя сугробы и угрюмые лица воинов.
В середине круга стоял сам Александр. Перед ним за локти держали Сонгура.
– Отпустите его, – приказал Невский, – не уползет!.. Ты? – угрюмо спросил он Сонгура и указал рукою на труп Вышатича, лежавший тут же, на снегу, прикрытый по грудь плащом.
Пробит был левый висок чем-то тяжелым и острым, и крупные брызги загустелой крови, точно рассыпавшаяся по снегу застывшая брусника, видны были на заиндевевшей щеке и на бороде.
Сонгур молчал.
– Ты?! – возвыся голос, произнес Александр опять одно это слово, но произнес так, что иней посыпался с береговых деревьев и шарахнулись кони.
Сонгур рухнул в снег на колени.
– Прости! – прохрипел он, воздев свои руки. – Враг попутал… Поспорили… Слово за слово: он меня, я его!..
– Полно
