что его не убивали, – из чего следует, что вам известно, как он умер?
– Конечно. Я присутствовала при этом. Мы жили в одном доме.
– Вы… вы жили вместе? – Такого поворота Пуаро не ожидал.
– Да, с тех пор, как мне исполнилось семь лет, – сказала она. – Барнабас Панди был моим дедушкой.
– На самом деле он был скорее отцом, чем дедом, – продолжила мисс Тредуэй, как только Пуаро убедил ее, что он не сердится. – Мои мать и отец умерли, когда мне исполнилось семь, и дедуля – так я его называла – взял нас к себе, Линор и меня. В некотором смысле Линор стала для меня мамой. Я не знаю, что я бы без нее делала. Дедуля был ужасно старым. Печально, когда нас покидают те, кого мы любим, конечно, но старые люди умирают, не так ли? Естественным путем, когда приходит их время.
Контраст между сухим тоном Аннабель Тредуэй и печалью, которая окутывала ее, словно облако, позволил Пуаро сделать вывод, что ее причина не имеет отношения к смерти деда.
Потом ее манера изменилась, в глазах что-то сверкнуло.
– Люди переживают гораздо меньше, когда нас оставляют старики, а это ужасно несправедливо! – с неожиданной страстью сказала она. – «У него в жизни были хорошие моменты», – говорят они, как будто подобные слова делают потерю не такой тяжелой, в то время как в случае, когда умирает ребенок, все считают его уход самой страшной из трагедий! Вам не кажется, что это несправедливо, мистер Пуаро?
Казалось, слово «трагедия» эхом отразилось от стен комнаты. И если бы Пуаро потребовалось описать сущность своей гостьи, он выбрал бы именно это слово. Теперь же, когда оно прозвучало, он почувствовал что-то вроде облегчения.
Он не сразу ответил, и мисс Тредуэй покраснела.
– Когда я говорю о смерти старых людей и о том, что никто о них не переживает… ну я не имела в виду… я говорила о совсем, совсем старых людях. Дедуле было девяносто четыре года, а это намного больше, чем… Надеюсь, я вас не обидела?
«Так, – подумал Пуаро, – иные дополнительные заверения вызывают большую тревогу, чем исходные слова, смысл которых человек пытается сгладить». Не будучи до конца честным, он сказал мисс Аннабель Тредуэй, что не обиделся.
– А как вы уничтожили письмо? – спросил Пуаро.
Она опустила глаза.
– Вы бы предпочли не рассказывать?
– Обвинение в убийстве – не ваше, но чье-то – заставляет меня нервничать, и мне трудно отвечать на вопросы.
– Я понимаю. Тем не менее я бы хотел знать, как вы избавились от письма.
Она нахмурилась.
«Alors!»[11] – подумал Пуаро, и морщина между бровями мисс Тредуэй стала еще заметней. Так открылась одна тайна. Привычка хмуриться появилась у нее уже очень давно. И доказательством тому служила глубокая морщина на лбу.
– Вы сочтете меня глупой и суеверной, если я вам расскажу, – проговорила она и поднесла платок к верхней губе. Она не плакала, но ожидала, что скоро потекут слезы. – Я взяла ручку и принялась зачеркивать каждое слово до тех пор, пока письмо стало невозможно
Ну вот (
