побежденным, овладевал кладом, “сокровищем, которое трудно добыть”. Он, единственный, имел подлинное основание быть самоуверенным, так как он столкнулся с темной стороной своей Самости и тем самым обрел себя»18.
Таково вкратце описание героического макро-паттерна. Однако нас ведь интересует не любой Герой, а Герой именно славянский и те преобразования паттерна, которые происходят на славянском национальном уровне бессознательного.
Впервые мысль о «нетипичности» героев в русской мифологии пришла мне в голову задолго до возникновения идеи написать эту книгу, во время чтения дочке друзей сказки о Никите Кожемяке. Что примечательно, даже шестилетний ребенок заметил некое несоответствие этой сказки типичной героической фабуле. Отказ Героя принять заслуженное вознаграждение так взбудоражил ребенка, что она еще несколько дней ставила родителей в тупик вопросами о том, почему Никита с царевной не поженились да почему он сам не стал царем.
Вот мы и попробуем сейчас разрешить эту загадку при помощи «сравнительной анатомии» славянского Героя с общечеловеческим архетипическим образом.
Начинается сказка как раз вполне типично. Змей крадет у вдового Царя единственную дочь. Тот факт, что царицы в сказке нет[18], говорит о том, что феминный принцип Эроса в устоявшейся системе отсутствует – у Царя нет связи со зрелой Анимой, а если и была когда, так давно скончалась. Примечательно и то, что он не делает никаких попыток вернуть свое дитя, а это опять-таки показывает полное безучастие к чувственным аспектам жизни. Но Царевна ухитряется сама передать батюшке весточку через собачку.
Вообще собака – довольно нетипичный символ для русских сказок, поэтому такой поворот событий сразу заставляет нас «навострить ушки». Любое животное в мифе олицетворяет предчеловеческий, досознательный, инстинктивный способ постижения мира. В качестве животных-помощников у славян чаще выступают волки, соколы или голуби. Голубь, как символ сердечной любви и соответствующего инстинкта, не может быть использован Царевной: маленькому кусочку живой души, плененному комплексом-чудовищем, никак не достучаться до Царя-сознания при помощи нежных чувств. Сокол – ясное внутреннее зрение, незамутненное ригидными убеждениями, – тоже не долетит до близорукого старика. Волк, способный чуять опасность за сотни верст, наиболее близок собаке, но трусливый, слабый Царь не подпустит к себе хищника.
Собака – тот же волк, только подвергшийся одомашниванию, послушный, почти ручной. То есть единственно возможная связь плененной Царевны-души с Царем-сознанием осуществляется через «одомашненный инстинкт». Что бы это могло значить в психической реальности? Честно говоря, точного ответа у меня пока нет. Рискну лишь предположить, что даже самое заскорузлое сознание имеет зазор для узкого перечня дозволенных чувств (собака – одно из немногих животных, которых пускают в человеческий
В более поздних вариантах сказки царица присутствует, однако ее роль все равно лишь номинальна.
