Карпович,Скоро ль ты, мой батюшка,
Будешь умирать459.
Я плакал.
Следует отметить, что тема детства могла получать и иное развитие. У одного из набросков, опубликованных В. А. Кавериным, – «Я сел за стол, чтобы написать о себе…» (1928)460 – есть предложение, опущенное в журнальном тексте:
О! не шутите с детством. Не сюсюкайте, не издавайте сказочек про разных крокодильчиков461. Если бы можно было сфотографировать изнутри точно и полно черепную коробку 10-летнего (да и 13-летнего), вы испугались бы фильмы. Она – в ложном освещении (через монокль), деревья имеют мускулистый, а дупла – чувственный вид, люди, самые близкие, отвратительно, телесно притягивают462.
В упомянутом только что наброске 1928 г. «Я сел за стол…» и другом, 1930 г., – «Эта книга возникла так…» (речь идет о таком же, как «Разные разговоры», цикле под названием «Псевдорассказы» и предисловии к нему) «я» характеризует себя как больного, чем резко сближает литературную личность с биографической реальностью: «Мне перевалило тогда за тридцать пять, и я делал все, чего моя левая нога хочет. А это уж не так просто и не так радостно, как когда-то, по-видимому, думалось людям. Моя левая нога хотела, чтоб я месяцами не двигался, чтоб я догадался, почем фунт лиха». У попыток введения этой темы был не только личный, но – в силу советской специфики – и «общественный», литературно-бытовой контекст, связанный, в частности, с обстоятельствами, предшествовавшими поездке Тынянова в Германию для лечения осенью 1928 г. О них можно судить по письму Р. А. Ковнатор463 к Каверину от 26 декабря 1963 г.:
Его <Тынянова> жена пришла ко мне в редакцию в растерянности и сказала, что никак не может добиться в ГПУ всех необходимых документов, требуемых для выезда. Я сообщила об этом А. И. Стецкому (тогда завед. отделом агитации и пропаганды Ленинградского обкома. Он трагически погиб в годы культа личности); он поручил мне сходить к нач. <ленинградского> ГПУ Егорову и добиться быстрого разрешения вопроса. И действительно, для Егорова это поручение оказалось «директивным» и разрешение Ю. Н. было выдано незамедлительно.
Помните, какая яростная борьба развернулась вокруг «Звезды» в конце 1928 – нач. 1929 гг. Были обсуждения, выступления в печати и др. М. Чумандрин464 (и не только от себя лично) подал заявление в обком партии. Он обвинял меня во всех смертных грехах и в том, что пролетарские и крестьянские писатели умирают с голоду, а попутчиков «Звезда» отправляет за границу. У меня был долгий и интересный разговор с С. М. Кировым о литературе и творчестве отдельных ленинградских писателей. В ходе беседы Сергей Миронович спросил: «А что это за обвинение, кого Вы отправили за границу?» Я рассказала ему о болезни Ю. Н. Тынянова и каким образом редакция «Звезды» вмешалась в то, чтобы обеспечить ему выезд. С. М. Киров переспросил: «Так это Вы помогли выехать Тынянову? Правильно сделали».
Ю. Н. болезненно
О пении и музицировании в семье см. в воспоминаниях Л. Н. Тыняновой: Детская литература. 1987. № 3. С. 34.
Новый мир. 1966. № 8. С. 125–126. Тема наброска – переживание возраста, который «считают по-разному врачи, друзья и сам человек». К рассуждению о «книгах и авторах с возрастом» ср. то, что писал Тынянов Шкловскому о несовпадении биографического и литературного возрастов Маяковского (см. выше, с. 165).
Ср. инскрипт на экземпляре «Проблемы стихотворного языка», подаренном Чуковскому: «Пока / Я изучал проблему языка, / Ее Вы разрешили – / В „Крокодиле“». В воспоминаниях о Тынянове Чуковский называет эту надпись «язвительно-пародийной», но в более позднем, укороченном варианте мемуара, вошедшем в печатный текст «Чукоккалы» (с. 344), – только «шутливой», что кажется более точным. Как видно из публикуемого фрагмента, язвительность нашла себе выражение позднее.
Ср. о «микроскопе переходного возраста» (в прозе Пастернака) в статье «Литературное сегодня» (ПИЛК. С. 161). Нет сомнения, что приведенный фрагмент, не вошедший в журнальный текст, был отбракован цензурой (скорее всего редакторской) по очевидному – «фрейдистскому» признаку. (Если бы хотели только «защитить» Чуковского, убрали бы одну фразу, оставив остальные.) Другим уязвимым пунктом этой публикации малой прозы Тынянова могли считаться еврейские мотивы, но их допустили в печать (как и в «Автобиографии» в сборнике ЖЗЛ, вышедшем в том же 1966 г.), что было бы вряд ли возможно или по меньшей мере встретило бы препятствия уже через год – после Шестидневной войны и начала антиизраильской и «антисионистской» кампании в советской идеологии и печати. Зато в журнальный текст (с. 130) не вошла фраза, «обижающая» Есенина. Говоря о неизбежной смене литературных поколений, их «переодеваниях», «смене рупора», Тынянов писал: «„Естественность“ здесь не спасет: выручают эпигоны, которые превращают естественность в позу. Так, „естественный“ Карамзин стал пастушком с розовым бантом, благодаря Шаликову». Далее выпущена фраза: «Так, если кто-нибудь мог считать естественной позу Есенина (любопытны его переодевания из „пастушка“ в „хулигана“ и обратно) – то эпигоны его, не хуже Шаликова, в этом разубеждают».
На двух следующих фразах журнальный текст наброска заканчивается. В рукописи следовали абзацы об «унаваживателях» и «ковырятелях», по выражению Мусоргского (эти рассуждения также могли показаться непочтительными к классикам – Тургеневу и Римскому-Корсакову; ср. ПСЯ 1965. C. 285), – они были опубликованы позднее («У нас в литературе много людей, говорящих вчерашним голосом…» и т. д. – Литературная газета. 1974. 9 октября). Дальнейший пассаж остался ненапечатанным: «Новым голосом нашей эпохи, раздавшимся слишком рано, был Хлебников, до сих пор также издававшийся под „редакциями“ друзей-унаваживателей и во многом совсем неизданный. Он спутал литературное благополучие настолько, что „Слово о полку Игореве“ стало более современным, чем Брюсов. Он отнесся к слову с полным незнанием нового человека, и слово заворочалось, затрещало, как вещь, в его руках. Он под спудом до сих пор. Он остается подземным голосом нашего времени. А наверху – идет смена рупоров и авторских лиц. Не новые метры нужны, не новые повести и романы, а новое авторское лицо».
Последующий текст рукописи – о Шкловском – см.: ПИЛК. С. 569–570.
Ковнатор Рахиль Ароновна (1899–1977) – в 1926–1929 гг. член редколлегии журнала «Звезда»; как говорил нам В. А. Каверин, была «приставлена Кировым присматривать за ленинградскими писателями». Об отношении к ней в тыняновском кругу можно судить по фразе, приписанной ей в шуточных куплетах Эйхенбаума (на подаренной им Тынянову книге: Путешествие русского из Персии. Н. Т. Ч. 1. СПб., 1884; инскрипт датирован: 23.02.1928): «Я, товарищи, уверена / В одного только Каверина…». Согласно указ. в прим. 63 заметке Оксмана, Ковнатор была неравнодушна к Тынянову. В автобиографическом контексте ее имя зачеркнуто (см. выше).
Чумандрин Михаил Федорович (1905–1940) – прозаик, драматург, со второй половины 20‐х гг. играл активную роль в литературной жизни Ленинграда, представляя т. н. пролетарских писателей (ср. острую характеристику этой роли:
